Дорогой Семь, я выполнил вашу просьбу и прилепил к своей истории финал. Плохая новость в том, что я сделал его реалистичным. Хорошая – я все еще жив. Надеюсь, теперь вы признаете, что ваша теория – чушь, а я не тот, кем вы меня вообразили. Перед тем, как отправить рукопись вам, я перечитал ее еще раз. Передо мной оказалась стена текста, ряды букв, черно-белый код, пропускающий сознание по ту сторону листа – в мир, который никто и никогда не увидит моими глазами. Мне захотелось переписать все заново от третьего лица, но я одернул себя, осознав самое важное: я утрачиваю с ним связь, перестаю дорожить переживаниями, забываю, и забываю с наслаждением. Говорят, у человека всего две жизни, и вторая начинается, когда он понимает, что жизнь одна. Вы единственный, кого я могу осчастливить в оставшиеся дни, и если я сделаю это, подарив вам свое сочинение, то тоже буду счастлив.
Душевную обнаженку выложу здесь, в этом письме, ведь не истории, а вам нужно мое признание. Вам любопытно знать, кто я такой и почему во мне теснились желания, столь противные человеческой натуре. Честно говоря, я никогда не был на исповеди и не в курсе, как правильно облегчать душу. Стоит ли сперва излагать факты, например, что меня зовут Платон Орос, что родился я на Крите в семье пресс-атташе, а вырос в Москве, и так далее, чтобы исповеднику было на что опереться, или сходу переходить к грехам? Думаю, если грехи с легкостью отпускают, то причины, приведшие к ним, никого не колышут. Но вы-то не прощать меня собрались, вам интересно все, поэтому расскажу о себе по порядку.
Детство мое прошло на Крите, в маленьком приморском городке. Я был одним из тех детей, кого днем растит улица и море, а по вечерам – бабушки. Родителей видел редко, и каждый их приезд превращался в праздник. Отец привозил книжки и наставлял, а мама плакала и заваливала подарками. На мой седьмой день рождения они сообщили, что их отзывают в Москву. Отец усадил меня за стол и веером выложил фотографии столицы, а мама просто сказала, что очень хочет домой. Она взяла меня за руку и объяснила, что я тоже буду тосковать по дому, но ничто не помешает мне вернуться, если я захочу. Я согласился, решив, что быстренько посмотрю мир и вернусь. Про железный занавес узнал через полгода, сидя на чемодане в прихожей и требуя вернуть меня туда, откуда взяли.
Я был единственным ребенком и ни в чем не нуждался. Мне много давали, не спрашивая, и столько же требовали взамен, не ожидая согласия. По настоянию отца я должен был окончить МГУ, стать журналистом-международником и построить карьеру в Европе. Предопределенность угнетала, и хоть учеба давалась легко, кем бы я ни представлял себя в жизни, любое занятие и тем более карьера казались мне нелепыми. Смотрел на родителей, на их друзей, бывавших у нас в доме, на сверстников, мечтавших стать кем-то и сделать что-то, и не понимал, что я делаю среди них, столь увлеченных и целеустремленных натур.
Медаль и красный диплом. Я сделал все, чтобы не огорчать родителей. Отец с гордостью отнес мои документы в ТАСС и улетел с Ма в очередную командировку. Я проработал ровно два часа. Новости они узнают первыми. Коллеги выразили соболезнования, редактор дал отгул. Я просидел дома несколько месяцев, не зная, куда себя деть, потом сдал квартиру, поехал на вокзал и запрыгнул в первую электричку. Она шла в Тверь. Спонтанный переезд спас меня от удушающей жалости многочисленных друзей семьи и клейма сиротства. В незнакомом городе я стал жить спокойно, размеренно, в бесшумной бессмыслице, не лишенной скрытого очарования.
