Письмо в никуда. Электронно-почтовый роман - Андрей Буторин

Повесть «Электронно-почтовый роман», изданную в 2006-м году в издательстве «Амадеус» под названием «Письмо в никуда», я написал в начале века, когда в мою жизнь только-только начинал входить Интернет, появилась электронная почта. Герой произведения Максим Вотчицев во многом «срисован» с меня. Потому, наверное, я так люблю эту повесть, хоть она довольно старенькая и литературно вряд ли совершенна. Сюжет построен на том, что у Максима на работе появляется собственный электронный почтовый ящик. На который приходит письмо, после чего всё и…

У меня была мысль переписать текст, «отштукатурить» его под современные реалии. Кого сейчас удивишь такой древностью, как e-mail? Электронной почтой и пользуются-то теперь в основном по делам; для общения есть мессенджеры и соцсети. Однако всё бы тогда попросту рассыпалось, исчезли бы искренность чувств и достоверность поведения героев.

И я в очередной раз принял решение ничего не менять. Любое художественное произведение – это отпечаток своего времени, своей эпохи. Пусть и мой «Электронно-почтовый роман» живет в своем первозданном виде.  

«Письма, письма лично на почту ношу,

Словно я роман с продолженьем пишу...»

(Строка из песни)

«Ты получишь письмо,

Как обычно, без марки...»

(Тоже строка из песни)

Люблю дождь. Но только летний, теплый, быстрый, освежающий. Даже не сам дождь, а его завершение и первые минуты после него. Особенно если он проливается утром, причем в будние дни. Это настраивает меня на более примирительный лад. Я иду на работу по блестящему тротуару, обходя пузырящиеся от последних капель лужи, и грядущий рабочий день не кажется уже чем-то беспросветным.

И запах. Запах свежей, умытой листвы, травы, всяких там цветочков-лепесточков прямо-таки поднимает настроение.

В такие дни я прихожу на работу даже немного радостный, чем сразу настораживаю свою начальницу. Радостные люди Генриетту Тихоновну почему-то всегда настораживают. Вслух она, правда, ничего при этом не говорит, но мимика и жесты выдают тревожный процесс, идущий в глубинах ее естества. В мозгу Генриетты Тихоновны тоже, по-видимому, пытается начаться какой-то процесс, но это ему так и не удается. Поэтому после дюжины неподражаемых ужимок и пары-тройки полуприседаний возле моего стола, куда постепенно перемещается Генриетта Тихоновна в результате нервного топтания, ее хватает только на то, чтобы задать свой коронный вопрос:

– Э-э, Максим Андреевич, вы сделали, о чем я вас просила?

При этом Гена, как зовем мы начальницу за глаза (интересно, а как ее действительно зовут уменьшительно-ласкательно те же папа-мама-муж: не Гетта ведь или Генри?), смотрит на меня так, словно от моего ответа зависит сейчас не только судьба нашей конторы, но и моя собственная жизнь. На самом деле я подозреваю, что Геша (так мы ее тоже зовем) просто-напросто не помнит, что она мне поручала и поручала ли вообще.

Поручает Гена всегда. И всем. Не всегда понятно только – что и зачем. Причем делает она это всегда громко, запыхавшись после топота по коридорам учреждения. Ходить нормальным шагом, как и говорить спокойно и внятно, она тоже не может. Не знаю, натура это у Геши такая, или она все же «играет на публику», создавая видимость кипучей деятельности? Мы спорили об этом в отделе не раз, и доводы сторон делились практически поровну. Так что истина находилась всегда только лишь рядом. С Генриеттой Тихоновной, разумеется.

На Гешин привычный вопрос я отвечаю не менее традиционно:

– Разумеется, Генриетта Тихоновна.

Гена вновь начинает нервно подпрыгивать, поскольку мой ответ не может помочь ей в решении моей дальнейшей судьбы.