- Давай, Андрюша, быстрее, я на работу опаздываю, - Таня
торопила пятилетнего сына, заснувшего, сидя на диване. Несмотря на
то, что мальчик был разбужен около пятнадцати минут назад, детский
организм сопротивлялся такому раннему подъему, а потому всячески
желал выспаться, а вместе с тем посмотреть сны.
- Ну, Андрей, - Таня чуть не плакала, в четвёртый раз тормоша
сына. Ей до боли жалко было смотреть, как нехотя приоткрываются
маленькие зелёные глаза, доставшиеся сыну от отца, как хмурится
лобик и куксится лицо, как вырываются слова:
- Я спать хочу, - и рот раскрывается так сильно, а зевок длится
так долго, что она понимает – не обманывает Андрюшка.
- Ну, миленький, - целует его в щеки, - там Костя будет и
Вероника. Давай.
Она в который раз повторяет утренний ритуал с одеждой:
натягивает колготки, поверх которых тёплые зимние штаны, свитер,
вспоминает, что ребёнок ещё не умывался и тянет его в ванну. Во
сколько бы сама не встала, отчего-то дел столько, что почти каждый
раз опаздывает. Винится перед начальницей, которая неодобрительно
качает головой, видя, как молодая сотрудница, запыхавшись, занимает
место перед её кабинетом, и выговаривает ей за опоздание. Таня
кивает, стыдливо пряча глаза в пол, и обещает, что это в последний
раз, и на какое-то время исправляется, но времени очень мало на
всё, а она одна.
Растить сына очень тяжело, и не потому, что трудный ребёнок,
таких, как Андрюшка, ещё поискать. Немногословен, правда, еле из
него историю какую вытянешь, хотя, когда учился говорить, болтал
постоянно. А вот, как отец ушёл, другим стал. Такой же ласковый,
умный, только говорить не любит.
Раньше Таня даже не представляла себе, каково это быть
матерью-одиночкой, а теперь довелось. Может, кто-то скажет, что
сама виновата, конечно, зачастую многие женщин винят: не углядела,
не удержала, не заинтересовала, только лучше видно всем со своих
колоколен, а для Тани как гром среди ясного неба, что её больше не
любят, не видят смысла жить вместе, и вообще, какая-то женщина на
стороне скоро явит на свет малыша, а ей одной будет с ним тяжело, и
у ребёнка должен быть отец. Интересно получается, что той, которая
беременная, тяжело будет, а Тане, значит, легко. Только никто у неё
теперь не спрашивал, любовь она такая.
Таня поначалу не плакала. Сидела, как пришибленная веслом, и
молча смотрела, как муж собирает вещи.
- Может, отвернёшься? – спросил у жены, которая смотрела на
него, но, будто, не видела. – Как-то неуютно, - поёжился. –
Последней ск8тиной себя чувствую.
Таня очнулась, будто ото сна, заморгала, приходя в себя.
- А ты Андрюшку нарочно к матери моей отправил? – наконец,
догадалась она.
- Тань, ну дети не должны видеть ссоры родителей. Зачем ему
смотреть, как всё происходит? - развёл руками. - Ну и что я должен
был ему сказать?
- Правду, Жора, - удивилась жена. – Думаешь, он не заметит, что
отец куда-то делся?
Она не могла прийти в себя и осознать, что он может вот так
спокойно собрать вещи и зачеркнуть пять лет брака, связывающие их.
И ладно, что заменит одну жену другой, но как это будет по
отношению к ребёнку?
- Если ты сам с ним не поговоришь, мне придётся рассказать так,
как вижу я. Со своей колокольни, и, поверь, ты отнюдь не белый и
пушистый.
Кричать не хотелось, как и переходить на личности. У неё был
свой личный шок, в котором сохранялось рациональное мышление. Уже
потом, когда пришло осознание, что это правда, и Георгий на самом
деле ушёл, забыв лишь несколько одиноких носков, она заплакала.
Ей и впрямь было жаль прожитых лет, но больше всего страшило,
как она объяснит Андрюшке, что случилось. Жора не стал, не смог,
струсил.
- Тань, скажи, что я уехал далеко на Север, - предложил он
жене.
