Ты думаешь, это будет про мужчин.
Про города, постели, поцелуи и секс. Про то, как я сбегала на каблуках, не оставляя номера. Или наоборот – цеплялась, как девочка, за чужое плечо.
Нет.
Это будет про меня.
Такую, какой ты сама боишься быть.
Слишком живую. Слишком честную. Слишком чувствующую.
Я начала писать эти дневники не ради воспоминаний. А чтобы не сойти с ума.
Когда ты не любишь – ты не теряешь.
Когда ты не веришь – ты не страдаешь.
Когда ты не остаёшься – тебе не больно.
Я так думала. До него. До себя.
И нашлась.
Я прошла через запахи чужих простыней, через мимику, которую больше никогда не увижу, через встречи и расставания.
Я потерялась. И нашлась.
Это не исповедь.
Это не инструкция.
Это путь.
Опасный.
Но мой.
Мексика: без плана, без стыда, без вины
Мехико: блюдо дня – я.
❝…Он был шеф-поваром. Владел огнём, как любовью. И мной тоже – сначала прожарил, потом приправил солью❞.
Я приехала в Мехико без плана. Без сценария. Без мыслей о прошлом.
Мехико не просил ничего.
Он просто впустил меня – как запах кукурузных лепёшек, как обжигающее полуденное солнце на кожу, как ритм марьячи, звучащий из чьего-то открытого окна.
Я жила в районе Рома Норте, в квартире с балконом, где на перилах сидели жирные голуби, а с улицы доносились крики уличных торговцев и запах жареного перца. Мехико пах телом. Улицами. Потом. Копчёной солью. Кровью с рынков. И какой-то хищной, густой свободой.
Я бродила по городу, как будто пробовала его языком – улицу за улицей.
И нашла его. Вернее – он нашёл меня.
Это было в небольшом ресторане на краю Кондеcы, с глиняной вывеской, цветами в стеклянных бутылках и громкой сальсой. Меню не было. Только он – за стойкой.
Черты лица – острые, как нож для разделки рыбы. Татуировки – как старые следы ожогов.
Он был шефом. С настоящими руками – сильными, грубыми, пахнущими копчёной паприкой и жгучим лаймом.
Он не улыбался. Смотрел, как будто обнажал. Не тело – пульс под кожей.
– Ты ешь мясо? – спросил он.
– Иногда.
– Сегодня – да.
Я не спорила.
Он подал мне тако с ананасом, свининой и чем-то острым, что обжигало нёбо так, будто заставляло всё почувствовать заново. Он молчал, стоял напротив, курил. И смотрел.
– Ты недавно здесь, – сказал он.
– Именно. Ты местный?
– Я – отсюда. Из жара. Из крика. Из ночи, – он подался ближе. – Из ада, если что.
– Я люблю ад. В нём честнее.
– Поэтому и пришла?
Он не пригласил меня. Он просто пошёл. Я пошла за ним.
Его квартира находилась над кухней, с бетонным полом, вентилятором под потолком и кроватью, застеленной смятым полотенцем вместо простыни. Там пахло луком, потом и мужчиной.
Он не раздел меня. Он просто подошёл и начал нюхать – шею, ухо, волосы.
– У тебя запах соли. И дороги. Мне нравится.
Он развернул меня, провёл языком по позвоночнику, как будто читал что-то важное.
Руки его не просили разрешения. Они действовали, как будто знали меня раньше, чем я сама. Как будто изучали анатомию удовольствия не по учебникам, а по телу – моему телу. Пальцы – сильные, цепкие – работали, как на кухне: быстро, точно, с нажимом. Он не гладил – он месил. Он не ласкал – он проверял, как много я выдержу. Как глубоко впущу. Как громко задышу.
Я не кричала. Но внутри – кричала каждая клетка. Как будто они проснулись после зимней спячки и требовали огня.
Он был жадным. Тем самым опасным видом жадности, что возникает у тех, кто знает: это может быть в последний раз. Он любил меня, как будто еда остынет через минуту, а надо съесть, пока обжигает губы. Он прижимал меня к себе так, что я чувствовала его рёбра – будто внутри него билось сердце, сожжённое солнцем. Он кусал – с боку, за шею, за бедро. Он вонзал зубы туда, где пульс – как будто хотел оставить на мне своё имя.
