Нине, милому сердцу моему человеку, в час испытаний помни: «И это пройдет».
Мика еще раз пересчитала. Их было ровно четырнадцать штук, бывших дачных картофелин. Считать можно было бесконечно – цифра не увеличивалась. Конечно, сюда можно было прибавить полбанки квашенной капусты, две свеклы, штук десять морковок и две банки маринованных грибов. Но картина не радовала все равно.
Почему-то особенно угнетало относительно приличное состояние квартиры. Максимально, согласно вложенным суммам, приближенное к евростандартам двухгодичной давности. Куцый натюрморт ущербно смотрелся на плитке под мрамор. Но действительность всегда более жестока, чем хотелось бы. Деньги кончились, и если не навсегда, то очень надолго. Растолкав дары природы, а вернее, дары родственников с обеих сторон по пакетам и затворив холодильник, Мика задумалась. Как дожить до лучших времен, сохранив в целости ряды семьи? Сын и собака с гиканьем в очередной раз пронеслись под балконом, не позволяя ни на минуту допустить мысль о позорной капитуляции. Славный выхоленный и возлелеянный мирок социального благополучия лопнул в один день, и оказалось, что нет такой заначки, на которую можно прожить больше полугода. Особенно у нас. И здесь. И с такими-то соблазнами и запросами. А пожить-то как хочется!
Мама пока крепилась, подбрасывая то с пенсии, то с внезапного приработка на хлеб. Так ведь не хлебом единым.
Мика опять курила на кухне. Курить было вредно, потолок на кухне – жалко, сигарет оставалось мало, но мрачные мысли требовали порции яда.
Микаэлла никогда не была серенькой мышкой. Высокая – сто семьдесят восемь сантиметров – заметная нимфа, и имечко способствовало. Мама Мики, смело поехав сопровождать племянницу в дальний Байкальск, уже на месте поняла, что несколько переоценила свои семимесячные возможности. Так что родившаяся уже в третьем поколении коренных сибиряков девочка увидела свет на Дальнем Востоке. В те далекие светлые времена как-то не принято было поднимать шум и устраивать бог знает что по такому поводу, как передвижение на поезде через всю страну с грудным ребенком. То ли страна была больше, то ли люди спокойнее… Целый месяц проживания у родственников и четыре дня пути Мика была Мариночкой. Пока папа в родном городе об этом не знал. И, надо сказать, прекрасно себя чувствовала. Отец же, будучи очень творческим человеком, категорически был против такого неблагозвучного сочетания.
Мариночка единым росчерком регистратурного пера стала Микаэллой, ну а про исконно украинскую девичью фамилию и говорить не стоит. Потому что сменила ее Мика в восемнадцать неполных лет на болгарскую. Благо болгар в том сибирском городе было предостаточно. А кто ж его иначе строил бы? Ну не местные же жители? Хватит с них и того, что приезжих они очень не любили.
Семейная лодка через пару лет тихо разбилась об интернациональный быт и затонула. Мика с сыном осталась на берегу. Как водится болгарский по традиции, сына звали Чеслав. Как деда, со стороны отца. Правда, очень скоро Чеслав стал Честиком. Честулей – в штиль и паршивой обезьяной – в шторм.
Мика загасила сигарету о подоконник. Пропади все пропадом. Все равно собака придет в мокрой грязи. Ее нужно будет мыть душем, от чего вопли бедного животного разобьют сердца впечатлительных соседей. Сына придется буквально за шиворот тащить к столу и заставлять прочитать хоть что-нибудь. Мика всегда с умилением смотрела американские фильмы, где дети проклятых капиталистов целовали мамочек перед сном, выключали свет и, подсвечивая себе фонариком, читали. Под одеялом! Книгу! Которую родители запрещали им читать. Микин сын читать не хотел. Ничего и нисколько. Даже про индейцев, даже детективы, даже анекдоты! Нет, одну книгу он прочитал. Называлась она лихо: «Фольклор детей пионерского лагеря». Фольклор. Неделю потом Мика просыпалась в ужасе, когда что-то темное ползло ночью по светлому ковру спальни и загробным голосом вещало: «Девочка, девочка, задерни синие шторы».
