Глава 1: Пролог: Последний Вдох
Комната была похожа на стерильный саркофаг, залитый холодным синим светом мониторов. Воздух вибрировал от едва слышного гудения машин – не раздражающего, но навязчивого, как тиканье часов, отсчитывающих не секунды, а нечто более весомое. В центре этого высокотехнологичного кокона покоилось старческое тело Бориса Леонидовича Волынского. Дыхание его было редким, хриплым, усилием воли, вытягивающим из угасающих легких последние капли воздуха. Рядом с койкой стоял аппарат, напоминающий усложненный томограф, его сенсоры и излучатели сфокусированы на пористом черепе ученого. Над ним, на большом экране, пульсировал сложный узор – нейронная карта, мерцающая и постепенно угасающая, как новогодняя гирлянда на последнем издыхании батарейки.
Цифровое бессмертие. Слова витали в стерильном воздухе, не произнесенные вслух, но ощутимые, как статический заряд. Проект «Эон». Борис Леонидович был одним из его отцов-основателей, наставником самого Олега Петрова. Ирония заключалась в том, что он, теоретик, первым проходил практическую процедуру постмортальной оцифровки сознания. Пал жертвой собственного гения, как шутили в кулуарах те, кто не понимал всей чудовищной серьезности происходящего. Теперь он умирал не просто от рака поджелудочной железы; он умирал, чтобы стать пионером новой вечности.
Молодой врач в белом халате, лицо которого выдавало скорее усталость, чем сочувствие, мягко коснулся высохшей руки Волынского.
«Борис Леонидович? Мы начинаем финальную синхронизацию. Вам комфортно?»
Старик лишь слабо сжал его пальцы в ответ. Глаза его были закрыты, но веки подрагивали. Где-то там, в глубине, еще теплилось сознание, цепляющееся за последние обрывки чувственного опыта – прохладу простыни, далекий запах антисептика, ритмичный гул машин. Утешение? Или предсмертная тоска по тому, что нельзя оцифровать – по теплу солнца на коже, по вкусу утреннего кофе, по смутному воспоминанию детского смеха?
«Запускаем протокол „Ткачество“, – прозвучал голос из динамика. Это был оператор из соседнего зала, голос ровный, профессионально бесстрастный. – Сканирование нейронных паттернов на частоте дельта-тета. Запись когнитивных импринтов. Активация алгоритмов семантической реконструкции.»
На экране нейронная карта вспыхнула ярче. Тонкие линии стали стягиваться, формируя сложные, постоянно меняющиеся узоры – визуализация процесса, который должен был поймать неуловимое: личность. Мысль, память, чувство – все это сводилось к электрическим импульсам, химическим реакциям, паттернам связей. Математика души.
Олег Петров наблюдал за происходящим через толстое смотровое окно. Он стоял неподвижно, руки в карманах дорогого, но слегка помятого пиджака. Лицо его было маской спокойствия, вылепленной годами ответственности и публичных выступлений. Но глаза – темные, глубоко посаженные – выдавали внутреннее напряжение. В них читалось не только горе по умирающему учителю, но и тревожное ожидание. Он знал эту процедуру до мельчайших деталей, сам писал алгоритмы. И все же… всегда оставалось «все же». Непредвиденные переменные. Неизученные эффекты. Как поведет себя сознание в момент экстраполяции за пределы биологической оболочки? Станет ли копия истинным продолжением? Или лишь бледной тенью, зеркальным отражением, лишенным… чего-то неуловимого?
На койке тело Волынского вздрогнуло. Глаза внезапно открылись – широко, испуганно, уставившись в безликую потолочную панель. В них не было узнавания, только чистая, животная паника перед Неизвестным.
