Семейная драма с криминально-психологическим уклоном
Глава 1. Она устала
Андромаха Аркадьевна Тошнюк, бухгалтер молочного холдинга «Тугое вымя», следила за мужем. Уже давно – около семи минут. Все это время ее супруг Серафим Ильич упивался тушеными куриными сердечками в луковом соусе. Микроволновая печь гудела, словно чудовищных размеров жук, распаляя следующий пункт вечернего меню Тошнюка – грузную макаронную запеканку с мясным фаршем. Серафим Ильич как всякий обжора был гастрономическим вампиром: самые жестокие приступы голода накрывали его после заката солнца. Жена давно привыкла к этому. Все ее кухонные манипуляции были подчинены главной задаче – соорудить обильный и вкусный ужин для мужа, а потом сидеть и смотреть, как он изничтожает эти титанические, но мимолетные труды.
Взгляд женщины, которая смотрит, как ест ее мужчина, – самая красноречивая вещь на свете. В этом взгляде есть любовь, горячая нежность, умиление, материнская забота, осознание выполненного долга, радость за хороший аппетит своего мужчины и тревога при его отсутствии, удовольствие, желание угодить и еще черт знает какие восхитительные чувства. Ничего этого во взгляде Андромахи Аркадьевны не было. Уже давно этот взгляд переполняло раздражение, которое сегодня вечером было особенно жгучим. Если бы взгляд мадам Тошнюк был тепловым лучом, то наверняка подпалил бы ее мужу седеющие волосы в ложбине жирной груди со свиными сосками. Ничего обнадеживающего для Тошнюка не предвещала и поза его супруги: скрещенные на столе руки, на которые Андромаха Аркадьевна положила угрюмые груди стареющей женщины, чья жизнь, как разбитая телега, скрипя и подпрыгивая на кочках, катится в овраг под названием «жизнь после 40». Андромаха Аркадьевна смертельно устала.
Но Серафим Ильич давно не замечал взглядов жены и не интересовался ее настроением. Тем более, во время ужина. Он блаженствовал. С обезьяньим проворством, удивительным для мужчины его комплекции, Тошнюк нанизывал на вилку куриные сердечки, а болотце лукового соуса осушал хлебом. Серафим Ильич не любил хлебные корки, поэтому для своих целей использовал исключительно мякиш, который выдирал из чрева свежайшего «Старорусского» батона. Такое обращение мужа с хлебом уже в первые недели их супружеской жизни приводило Андромаху Аркадьевну в натуральное исступление. Она просила, грозила, свирепела, но все было напрасно.
Потыкав мякишем в соусную жижу и убедившись, что он вполне пропитался, Серафим Ильич отправлял мякиш в рот и, сожрав, облизывал пальцы. Иногда, впрочем, он не успевал донести мякиш до рта: разбухшая до крайности хлебная губка разваливалась прямо в воздухе, и нижняя ее часть плюхалась обратно в тарелку, окропляя бурыми брызгами стол. В этих случаях Серафим Ильич старательно вытирал брызги со стола новым куском «Старорусского», который тут же погружал в луковое болотце. Ему было очень вкусно. Он чавкал, шмыгал носом, мычал, всхрапывал и периодически утирал рукой заляпанный рот. После этого смотрел на ладонь внимательным взглядом хироманта и облизывал ее. Случалось, что Серафим Ильич капал соусом и на рубаху. Но ни одна капля не оставалась незамеченной. Каждую из них Тошнюк находил с педантичностью блохоискателя, вытирал пальцем и облизывал его. Казалось, если бы он мог, то облизал бы и рубаху.
Куриные сердечки и жирный соус Тошнюк запивал светлым пивом «Мохнатый хмель». От липких пальцев стакан с пивом быстро затуманился. Делая очередной глоток и деликатно отрыгивая, Серафим Ильич с некоторым усилием отклеивался от стакана и вновь брался за вилку. На кухне четы Тошнюк было уютно, как в хлеву.
«Любовника завести, что ли? – с тоской думала Андромаха Аркадьевна. – Вот хотя бы этого, соседа по даче… как там его… с лысиной полумесяцем. Он хоть и лысый, но статный мужчина. А усы, ах, Боже мой, какие у него усы!.. Ну прямо жандармские. До чего я люблю усатых мужчин!.. Сколько раз просила Тошнюка отпустить усы, но нет: ему, видишь ли, усы за столом помешают!.. Ощущения, говорит, будут не те. А на ощущения законной супруги он чихать хотел зелеными соплями… Эгоист.
