Федор любил бывать у деда в гостях. С дедом они не разлей вода. Недаром Федьку назвали в честь дедушки. Жил дед Федор в своем доме, расположенном в городской черте. Островок деревенской жизни затесался среди многоэтажек, похожих друг на друга, как две капли воды. Старший Федор находил особую прелесть в том, чтобы летним вечерком выпить чаю, усевшись с любимым внуком на веранде старенького дома.
Дедушка доставал вкуснейшее яблочное варенье. Он варил его по старинному рецепту, перешедшему по наследству от его давно почившего деда. Федька приносил гостинцы от мамки. Она пекла ароматные печенья с корицей. Два Федора любили лакомиться маминым печеньем вприкуску с яблочным вареньем. Чай из самовара казался Федьке самым вкусным на свете.
Во дворе яблони шелестели изумрудными листьями, в сумерках среди ветвей краснели капельки вишен, на грядках зрели пузатые помидоры, а полосатый кот Васька уютно устраивался у Федькиных ног. Томные неторопливые вечера в компании серебристого самовара дед разбавлял чУдными байками. То про сома-великана расскажет, которого мальчишкой выловил из реки, то про таинственную поляну, где грибов видимо-невидимо. Федька все эти сказки знал уже наизусть. Хотелось ему чего-нибудь эдакого. Необычного хотелось. Вот он и спросил:
– Деда, а ты в привидений веришь?
– Я-то? – прошелестел старший Федор хрипловатым голосом, – пожалуй, что и верю.
– А видел когда-нибудь?
– Как тебе сказать. Была у меня одна история.
Дед остановился, нагнетая Федькино любопытство.
– Расскажешь?– нетерпеливо проговорил внук.
– Я маленьким был, помладше тебя теперешнего. Был у меня дед, Степаном звали. Ну, ты знаешь. Мы с сестренкой моей, Танькой, каждое лето к нему в деревню приезжали. Мать в летний лагерь нас отпускать не хотела. Боялась, что там нас с сестрой плохому научат. Не доверяла государственной воспитательной машине. Вот мы и ездили к деду Степану.
Жил он один. Жена его померла давно, сам он был стар и плохо слышал. Мать наша ему младшей дочерью приходилась, последней из пяти их с бабкой детей. Дед её шибко любил, особливо среди других отпрысков выделял. Наверное, потому что один её растил, без жены, которая померла сразу почти после её рождения. Ну и внуков от младшей дочери, то есть нас с Танькой, пуще других привечал. Мы к нему чаще других и приезжали. Никто особо не рвался деда проведывать.
Дед Степан нас с Танькой со двора не пускал. Качели смастерил, песочницу оборудовал. Только всё одно скучно нам было. Друзей по играм не хватало. Мне было шесть, Таньке девять. В таком возрасте песочница и качели быстро надоедают. Вот мы и думали, как от деда слинять, да на речку к деревенским детям удрать. Дед все дела с утра переделает, сядет на завалинку, газетку возьмет, а через полчаса видно, как газетка эта от его храпа колышется, словно парус на ветру. Спал он часа по два или даже три, ночью маялся от бессонницы, а днем ему хорошо спалось. Мы быстро смекнули про это дело, и всякий раз, как только он уснет, бежали со двора. А потом, как ни в чем не бывало, возвращались домой, и смотрели на деда Степана круглыми честными глазами.
В один из таких дней мы побежали на реку, да по дороге в лесок завернули. Танька сказала, что деревенские ребята ей про грибы рассказывали. Мол, в лесу здешнем грибов полно, и всё белые, королевские. Шляпки крупные, ножки толстые. Не грибы, а загляденье. Вот Танька и загорелась.
– Пойдем, – говорит, – глянем, может и вправду такие грибы есть.
Я замешкался, боязно мне было в лес идти. Дед разные истории рассказывал про лес этот. И лихоманки там живут, и болотницы, и всякая другая нечисть, что может запросто заморочить и в болото утянуть. Я Таньке сказал, но она лишь в лицо мне рассмеялась.
