Стояла глубокая октябрьская ночь. Черное, звездное небо раскинуло над Вечным Городом мерцающий шатер. Совсем по-летнему трещали ночные цикады, наполняя воздух странным объемным звучанием. Легкий, теплый ветер шуршал поредевшей листвой старых яблонь в маленьком саду за каменной оградой дома Иосифа. Яблони скинули плоды, а дом опустел. Иосиф с братом и племянницей несколько дней назад подались куда-то на восток, чуя нависшую над головой угрозу.
Антония одиноко сидела на ступенях лестницы дома с Горгоной. Обняв себя холодными руками, раскачивалась из стороны в сторону, бессмысленно созерцая темноту. В ее памяти кружили тысячи грез из ушедшего мира, сотканных из тепла и света. Этот дом за ее спиной, как и она, помнил все до мельчайших деталей. Смех Корнелия, голос Корнелия, образ Корнелия! Помнил жаркие объятия и слова нежной любви. Здесь она впервые увидела его, впервые поцеловала в мягкие манящие уста, впервые испытала незнакомое прежде, влекущее чувство, навсегда привязавшее ее к мужчине, которого больше нет. Больше нет и никогда не будет!
Ничего больше нет! Только камни и ветер! И в сердце бесконечная, безнадежная пустота! Ах если бы не дитя… Но и дитя молчит, затаилось. Полно! Да жив ли правда ее ребенок? Она в ужасе прижала руки к животу и с облегчением выдохнула, услышав едва заметный толчок. Этот ребенок единственная ниточка, привязывающая ее к жизни, единственная надежда и цель. Искра счастья, оставшаяся ей от Корнелия.
Неподалеку два человека, в ночной темноте больше похожие на тени из иного мира, терпеливо ждали, когда Антония простится с тем, что еще держало ее в Риме, чтобы забрать с собой из холодного города, к иной жизни, в иные земли.
Антония и сама стала для всех бесплотной тенью. Ее тело завалило камнями и землей. А душа странствовала неприкаянная. В доме с Горгоной неслышно приоткрылась дверь. Сторож высунулся наружу, намереваясь пойти к подружке, что жила за квартал отсюда, и в этот час должна была его ждать. Желтая луна взошла над зданиями, озарив бледным светом улицу, подобно огням в театре теней. Силуэт Антонии был четко виден между белых колонн. Раб мгновение стоял в проеме входа, потрясенный увиденным, чувствуя, как сердце от страха уходит в пятки, а потом, медленно пятясь, двинулся назад, плотно затворил за собой двери, чтобы бестелесному духу той, которая была уже несколько дней как мертва, не было доступа в дом, где еще обитали живые.
Ветер шевелил расшитые восточными узорами занавеси надо входом в перистиль и легкий полог над постелью. За занавесями, за пологом, за тугими гроздями глициний, за каменными портиками с фонтанами и розовыми кустами, мерцала звездами глубокая южная ночь. Ночь зажгла лампады вдоль белых стен, между вазами, резными скамьями и высокими столиками. Розовый свет ночных светильников, приглушенный пологом, неощутимо скользил по обнаженной коже, обрисовывая плавные линии женского тела и рельефные мужского. Вслед за светом жадно скользили ладони и губы, отыскивая знакомые выпуклости и впадинки; гладили, обжигали, посылали по току крови волны жаркой, ненасытной дрожи. Тела танцевали, отдавшись музыке любви, проливающейся гулкими ритмами сердечных ударов, мелодией страстного шепота, тихих стонов и вздохов. На покрывалах, на пологе, извивались причудливые тени, тонули в зрачках, расширившихся от желания, прятались между цветных подушек. Подушки разметались по углам, сбежали на пол, шелк простыней смялся, сбился, перемешался со стонами и потом. Нежные касания и яростные ласки, объединившись с ночными ветрами, с мягким светом, с тенями, с ритмичными ударами сердца, поступательно поднимали ощущения на максимум, взвинчивали спирали ярких радуг, чтобы вдруг взорваться, рассыпаться в снопах ослепительных искр.
