Первым ощущением было то, что я лежу на чем-то прохладном и
твердом. Лопатки упирались в ровную поверхность, и холод уже начал
пробираться сквозь тонкую ткань. Неудобная поза заставила
поморщиться — правая рука неловко подвернулась, и теперь в ней
покалывало от затекших пальцев. Но хуже всего была невозможность
как следует вдохнуть. Меня не отпускало странное ощущение, будто
грудную клетку сдавили невидимые тиски — каждый вдох я с трудом
проталкивала в легкие, ребра ни в какую не хотели расправляться,
словно их сдавило железным обручем.
— Бедная моя девочка! — надрывный женский крик острой иглой
вонзился в сознание. — Какой позор!
Звук отдавался в голове глухим эхом, отражался от черепной
коробки и возвращался обратно волнами боли. Что-то произошло в
школе? Кажется, я вела урок… Или шла по коридору? Воспоминания
ускользали, как песок сквозь пальцы. Середина весны, самая
гололедица — наверное, поскользнулась по пути с работы.
Нужно встать. Нельзя лежать на холодной земле — эта мысль
пульсировала где-то на краю сознания, но тело отказывалось
подчиняться. Даже веки казались неподъемными, будто их налили
свинцом. Я попыталась сориентироваться.
В носу защекотало от тяжелой смеси запахов: духов, косметики и
какой-то гари, напоминавшей свечной воск. Слишком много и слишком
насыщенно. От этих ароматов к горлу подступила тошнота.
Сквозь пелену я различала звуки музыки, доносившейся откуда-то
издалека. Тягучие звуки вальса, приглушённые расстоянием, казались
нереальными. Как и шорох тяжёлых тканей вокруг, стук каблуков и
негромкое перешептывание десятков голосов.
Надо сосредоточиться! В последний раз, когда я точно помнила
себя, был обычный рабочий день. Четверг. Я проверяла тетради в
учительской, готовилась к контрольной… Что случилось потом? Память
упрямо отказывалась подсказывать.
— Доктора! Немедленно пошлите за доктором! — снова раздался над
головой взволнованный голос. От его пронзительных ноток в висках с
новой силой запульсировала боль.
— От притворных обмороков ещё никто не умирал, — прозвучал
где-то рядом холодный мужской голос, в котором сквозило плохо
скрываемое раздражение.
Притворных? Возмущение придало сил. Да как он смеет! Я ведь
действительно… В голове всё плыло, мысли путались, но одно я знала
точно: никогда в жизни не притворялась и не разыгрывала спектаклей.
Негодование заставило меня наконец разлепить непослушные веки. Я
должна видеть, что это за грубиян позволяет себе подобные
замечания.
Надо мной нависало круглое лицо немолодой женщины. Её щёки
раскраснелись от волнения, а в тщательно уложенных локонах
поблескивали нити седины и какие-то странные украшения — не то
жемчуг, не то стразы. Она всплеснула пухлыми руками, увидев, что я
открыла глаза.
С трудом опираясь на локти, я попыталась сесть. Голова всё ещё
кружилась, но хотя бы не так сильно. Машинально поправила
выбившуюся прядь волос — и замерла, уставившись на свою руку. На
пальцах красовались тонкие кружевные перчатки, какие я видела разве
что в исторических фильмах. Я перевела взгляд ниже. Платье…
Господи, что на мне за платье? Тяжёлая ткань, похожая на шелк,
струилась складками, расшитыми затейливым узором. Рукава, пышные у
плеч, сужались к запястьям, а юбка… Да тут, наверное, несколько
метров ткани! Талия была затянута так туго, что казалось,
переломится — вот откуда эта странная стесненность в груди. Корсет,
сообразила я. Самый настоящий корсет, как в музейных экспозициях
или костюмированных драмах.
Мысли о грубом незнакомце мигом вылетели из головы. Я с
изумлением рассматривала свой наряд, пытаясь понять — может, это
всё-таки сон? Маскарад? Репетиция школьного спектакля?
Я попыталась сфокусировать взгляд на окружающих. Перед глазами
всё плыло, лица собравшихся расплывались в неясные пятна — бледные
овалы на фоне тёмных сюртуков и пестрых платьев. Люди теснились
вокруг, не скрывая любопытства, перешептываясь и обмахиваясь
веерами. Обрывки их разговоров долетали до меня, путаясь и
накладываясь друг на друга:
