На пустом и пыльном чердаке стояла кровать с резным
изголовьем, на которой лежала старуха. Её седые и жидкие волосы
лежали на подушке вокруг головы. Кожа на лице была испещрена
глубокими морщинами, некогда голубые глаза стали практически
бесцветными, над веками нависали густые брови, подёрнутые серебром.
Кончик острого носа клонился к тонким губам. Тяжелое дыхание
вылетало изо рта с сипом. Руки старухи лежали вдоль тела,
облачённого в черное мешковатое платье. На лестнице послышались
шаги.
-Неужели, чего так долго?
- Так очередь, хозяюшка, - донесся голос около
кровати.
-Отправил письмо?
-Конечно, конечно.
-Документы убрал?
-Да, да, сделал как велено.
-Ломай, не могу больше.
-Как же мы без Вас будем-то? - Голос всхлипывал и шмыгал
носом.
-Ломайте! Не гневите! - Старуха сжала ладонь в кулак и хлопнула
по постели.
Собеседник протопал к лестнице, через несколько минут
послышался такой же топот по крыше, а следом за ним скрежет
выдираемых гвоздей из шифера.
-Ну, Таська, принимай силушку, - шепнула старуха.
Шифер с грохотом полетел к земле, через миг на кровати
осталось только платье, деревянный гребень, да золотой перстень с
черным бриллиантом.
Вновь послышались шаги, а после вой и причитания:
-На кого ж ты нас покинула-а-а-а! Да как же ж та-а-а-к! Ой,
сиротинушки-и-и мы, сиротинушки-и-и-и!
Несколько лет назад
-Таська, иди сюда! -Грозный голос раздался из кухни.
Я поплелась на зов, зная, что такие окрики обычно не приводят ни
к чему хорошему:
-Да, мам.
-Возьми бутылку и отнеси к Иван Санычу, - рука матери указала на
поллитровую бутылку самогона, в горлышко которой была воткнута туго
свёрнутая газета.
-Так он же ещё за прошлую бутылку не рассчитался…
-Ты к матери в кошель не лезь! Я тебя п.а.р.ш.и.в.к.у из
д.е.р.ь.м.а вытрясти пытаюсь! Папаша твой смылся, а мне отдуваться
приходиться!
Я молча взяла со стола передачку для Иван Саныча и пошла к
выходу.
Иван Саныч военный на пенсии, частенько заглядывает к нам за
бутылкой забористой мутной жижи под семьдесят градусов, которую
гонит мать. Она часто говорит, что это ради меня, но я знаю, что
она не хочет на нормальную работу, потому что ни дня в своей жизни
не проработала, каждый раз перебиваясь халтурами,
с.а.м.о.г.о.н.о.м, продажей грибов и лесных ягод по осени, которые
я собираю, прогуливая школу.
К Иван Санычу я ходить не любила, у него на шее сидят два
великовозрастных сына, любящие заложить за воротник похлеще отца. И
если первый редко удосуживался сказать простое «Спасибо», то два
следующих всегда маслянисто осматривали меня, хищно щерясь и
хохоча.
На улице был летний вечер, принёсший долгожданную прохладу в
раскалённый солнцем городок. На улице тут и там доносились смех и
разговоры, где-то около пятиэтажки голосили армейские песни под
аккомпанирующую гитару. Интуиция кричала, чтобы я не ходила в эту
квартиру через два двора от нашего дома, чтобы я выбросила бутылку
в кусты и пошла домой. Прапор поди уже спит и видит десятый сон, а
добавку попросили его сынишки. Я уже достала бутылку из тканевой
сумки, думая как её получше закинуть, но вспомнила о вчерашнем
наказании за грязную посуду. Кожу на спине до сих пор саднило…
-Дойду, чего уж тут, один двор остался, - проговорила под нос,
сама себя успокаивая и засунула тару обратно в сумку.
Звонок у Иван Саныча не работал давно и нужно было стучаться в
оббитую дерматином дверь. Я глубоко вдохнула и пару раз стукнула
кулаком по мягкой обивке, приглушающей звук.
Дверь отворилась сиюминутно, словно меня ждали под дверью.
В проеме стоял один из сыновей, по квартире разносился басистый
храп прапора.
-О, краля к нам пришла, - заявил сынок, ковыряясь в зубах щепкой
от спичечной коробки.
