Невинный долг для покровителя - Юля Гром

— Так, стоп, — Зоя Викторовна три раза хлопает в ладоши. — На сегодня репетиция окончена. Всем спасибо.

Уставшие, вымотанные, мы медленно направляемся к выходу из зала. Я мечтаю добрести до кровати и рухнуть, чтобы не думать о кошмаре, который мне пришлось пережить вчера. Несколько раз я оттирала тело мочалкой до красноты, но ощущение липких потных рук на коже все равно осталось, и как от него избавиться, я пока не знаю.

— Дашевская Матильда, — услышав свое имя, резко оборачиваюсь и сталкиваюсь со строгим взглядом педагога. — Как переоденешься, зайди ко мне.

Никто не знает точно, сколько ей лет. На вид не меньше восьмидесяти. Маленькая сухая старушка, с очень милым лицом, при этом жесткая и жутко требовательная. С первых дней в хореографическом училище она опекала меня, даже другие ученицы злились и ревновали. Сейчас же мы вместе служим в ведущем театре города.

Быстро переодевшись, стучу в дверь и, слегка робея, захожу в кабинет к Левиной.

— Садись, — говорит сухо и кивает на стул. — Что с тобой сегодня? Я не узнаю мою лучшую ученицу.

Мне крупно повезло. Сразу же после училища мой талант оценили, заметили и доверили вторую главную роль в одном из балетов театра. Не каждой молодой балерине так везет, но теперь, возможно, наступил крах моей карьеры и конец моим мечтам.

— Наверное, я не смогу исполнить главную партию, — говорю, а у самой губы трясутся.

Для меня возможность танцевать — важнее жизни. Моя мама была балериной, правда, не слишком успешной. Она мечтала, чтобы я добилась огромных успехов, даже назвала меня в честь Кшесинской. Мама еще ребенком привела меня в училище и мечтала, что я когда-нибудь стану примой, известной на весь мир балериной. Я поклялась на ее могиле, что все так и будет. А сейчас моя мечта рушится как карточный домик по вине омерзительного плешивого чудовища.

— Это еще почему? — строгость тона действует на меня сокрушающе.

И тут все слезы и боль, что копились во мне со вчерашнего вечера, выходят наружу. Меня начинает колотить от истерики, и не получается произнести ни слова.

— Господи, да что случилось? — Зоя Викторовна наливает воды в стакан и протягивает мне. Хватаю его и с жадностью пью. Но справиться с дрожью не получается, и зубы неприятно стучат о стекло.

— Немедленно говори, — положив мне ладонь на спину, заботливо поглаживает.

— Вчера меня и еще нескольких танцовщиц отвезли на ужин, сказали, что это обязательно, и пригрозили увольнением, аргументировав тем, что у спонсора театра день рождения и отказаться будет неприлично. Я хотела побыть часик и уехать, но один мужчина настойчиво оказывал мне знаки внимания и не отпускал. Жирный, мерзкий, у него рожа красная как помидор. Хомяков, кажется, его фамилия.

— Слышала о таком, — сжав кулаки, Левина хмурит брови. — Отвратительное существо. Постоянно крутится среди балерин. Что он сделал?

— Он затащил меня в кабинет, порвал на мне платье, лапал, залезал в трусы, — к горлу подступает тошнота, едва вспоминаю, как он меня пытался поцеловать и хватал за грудь. Я кричала, билась в истерике, пыталась вырваться… И только когда охранник постучал в дверь и отвлек Хомякова, мне удалось убежать.

— Господи, неужели он тебя изнасиловал? — лицо женщины искажается болью.

— Нет, но пытался, — давлю всхлипы и отрицательно мотаю головой. — Мне чудом удалось вырваться, но он пригрозил, что теперь в театре я смогу только полы мыть, если не соглашусь с ним спать.

Истерика накрывает меня с новой силой. Не могу поверить, что из-за похотливых желаний старого ублюдка моя жизнь будет загублена.

— Вот же сволочь, — ударив ладонью по столу, старушка заставляет меня вздрогнуть. — Я надеялась, что ты сможешь избежать этой участи.