Постель была шикарна, безупречные шёлковые простыни, конечно же
смялись, но были по-прежнему ослепительно белы, кое-где в их
складках виднелись потемневшие розовые лепестки. Она сняла его
горячую руку со своего плеча, и встала. Обойдя огромное ложе,
подняла с кремового ворсистого ковра его рубашку, такую же
кипенно-белую, как постель и накинула на себя. Мужская сорочка
доходила ей до самых колен, а рукава пришлось закатать, наверное,
вдвое. Он молча наблюдал, откинувшись на подушки, потом взял с
прикроватной тумбы зажигалку и сигарету,
- А, ты всё такая же, стройная и красивая, даже красивей, чем
раньше…
- А, ты всё такой же балбес, опять впечатляешь антуражем и
деньгами…
Она устроилась на низком широком подоконнике огромного
панорамного окна и разглядывала внизу улицу, а он – её…
- Ничего не изменилось, всё та же Клара и Роза в одном флаконе!
Люси, что со мной не так? Почему ты всегда выбирала не меня?
Почему, каким-то нищим недоумкам, серым посредственностям, которые
тебя даже оценить по достоинству не могли, ты давалась, так
легко?
- Ну, уж не говори, что я легко давалась всем дуракам подряд,
три романа за всё время, а на скорую руку у меня не бывает, и ты
хочешь сказать, что я по рукам ходила?
- Кто из этих троих реально был тебя достоин?
- Я не знаю, почему так происходит, почему каждый раз ошибаюсь,
не знаю! Но, ты-то вспомни себя: беззаботный мажор, избалованный
мальчик, привыкший получать любую игрушку, на которую положил глаз!
А, я не игрушка!
- Если я и был таким, то не с тобой. Я ждал, первый курс,
второй, на третьем я был уверен, что ты сдашься, наконец-то, а ты
сбежала, и понеслось…
- Не сильно ты ожиданием томился, все девки к твоим ногам
валились штабелями, помнишь объяву у лифта: фотка чёрного кота на
воротах с твоим лицом и подпись, не пускайте Антонова в общежитие,
от него все девчонки беременны?
- Помню, но, ведь, ничего же не было! Пили, ржали, даже спали
вместе, не на полу же мне валяться! Но приходил-то я к тебе! Я хоть
раз на тебя посягал?
- А, у Лёшки на даче, чуть дом не разнёс…
- Так это уж третий курс был, и я тогда надрался со страшной
силой! Два с лишним года рядом с неприступной скалой, любой бы
сорвался! Но тебя то ведь, не тронул… Ты, только это и
запомнила?..
- Я помню всё: как на первом курсе на картошку ездили, как нас
комендант застал с вином в общаге, и тебе пришлось по пожарной
лестнице сбегать…
- А, помнишь, как мы ходили на реку в мае, кувшинки,
шашлыки?
- Помню, а ещё помню, как ты пытался учить меня
французскому…
- Ага! И твоё чудесное произношение «французского с
Нижегородским!»
- И твои подарки, и стихи на французском…
- Ты, хотя бы понимала, о чём они?
- Догадывалась…
- Мне надо было тогда тебя замуж тащить, хватать в охапку и не
спрашивать! Тогда, всё бы сложилось иначе…
- Я бы не пошла, и ты это знал… Вот, что точно надо было
сделать, так это переспать с тобой, тогда ещё, и ты бы
успокоился…
- Ты надумала это сделать, спустя одиннадцать лет, после нашего
знакомства, чтобы успокоить меня… или наказать? – он затушил в
пепельнице окурок дорогой сигареты и поднялся. Без малого два метра
ростом, идеальная фигура, каменный пресс, свои двадцать девять он
встретил на пике формы. Не стыдясь наготы, подошёл к окну и навис
над нею, опершись мускулистыми руками в полоску стены у карниза.
Она оторопело прижалась к стеклу,
- Марк, тебе не стыдно? Во всей красе, как на витрине!
- Разве, что голуби увидят, это ж верхний этаж, - хмыкнул
мужчина, даже не шелохнувшись.
- Вижу, что не нижний, а дом напротив тебя не смущает?
- Кто меня может смутить, кроме тебя? Так ещё ни одна баба,
прости, женщина, со мной не поступала! Да и, что они там с
биноклями, что ли сидят? – задумался он на секунду, но тут же,
нашёлся, - А, пускай смотрят, я, кажется, не урод? Или ты
по-другому считаешь?
