«И настал день, когда риск
остаться туго свёрнутым бутоном
стал более мучительным, чем риск расцвести».
(Анаис Нин).
Тот день в аптеке запомнился мне запахом медикаментов и бесконечным пиканьем кассового аппарата. Я протягивала покупателю упаковку антидепрессантов, и вдруг поймала себя на мысли: я раздаю таблетки от тревоги, сама при этом глотая энергетики, чтобы не уснуть. . «Это классическая выученная беспомощность», – сказала бы Ольга Смирнова, гештальт-терапевт. По теории Мартина Селигмана, годы жизни в режиме «надо» и «должна» лишают веры в контроль над своей жизнью. Мои руки дрожали, а в голове пульсировало: «Ты превращаешься в робота. Ты не можешь так больше». Это был не крик души – это был рёв, заглушаемый годами привычки «терпеть и не ныть». Параллельно с основной работой я подрабатывала в палатке по продаже пончиков, занималась забивкой кальянов в местном баре и предоставляла консультации по написанию научных работ и презентаций. «Так живут миллионы людей в постфигуративных культурах, – писала антрополог Маргарет Мид, – где дети повторяют путь родителей, даже если он ведёт в тупик». Но как инуиты Арктики, которые научились сочетать традиции с GPS-навигаторами, я интуитивно искала компромисс между «должна» и «хочу».
В результате моя профессиональная деятельность и личная жизнь были тесно переплетены, что привело к ухудшению моего физического состояния: смотрясь каждое утро в зеркало я видела зомби, мешки под глазами напоминали синяки, кожа отливала серым, как у героев из постапокалиптических фильмов. Однажды коллега в аптеке спросила: «Ты беременна? У тебя лицо как после интоксикации». Я засмеялась, но вечером, разглядывая фото годичной давности, не узнала себя. Куда делась та девушка с румянцем и искоркой в глазах? Похоже, её съели бессонные ночи и литры кофе. Татьяна Корнилова, профессор МГУ, объясняет: «Эмоциональное прогнозирование – когда мы представляем последствия бездействия – мощный триггер изменений». Фото годичной давности с румяной девушкой стало моим «ледовым предупреждением», как те трещины на льду, что читают инуиты, чтобы не провалиться в море. Мои знакомые выражали удивление по поводу моей высокой продуктивности, однако я не демонстрировала признаков усталости, поскольку не осознавала её. Мой организм функционировал в условиях постоянного стресса, поддерживаемый кортизолом, кофеином и энергетическими напитками.
Тот сон начался как обычно: я лежала на спине, а в грудь давила невидимая гиря. Глаза открыты, но тело – камень. В углу комнаты клубилась тень, медленно ползущая к кровати. Я пыталась закричать, но язык прилип к нёбу. «Иди кошмарь другого, мне рано вставать», – прошипела я мысленно, как заезженную мантру. Тень замерла, а потом раздался хохот – ледяной, как скальпель. «Ты уже мёртвая», – прошептал голос. Я вырвалась из плена только к утру. На часах – 11:07. Смена началась два часа назад. Штраф в 30% от зарплаты, звонок начальника: «Это последнее предупреждение». Я сидела на полу в ванной, кусая кулак, чтобы не орать. Это не был сон. Это был мой организм, бьющий в набат: «Сбеги, пока не поздно». В выходные дни, когда не было вечерней смены, я часто посещала бар и употребляла виски, что усугубляло мой образ жизни.
В тот период я активно искала способы выйти из замкнутого круга и изменить свою жизнь. Мне не нравился ритм и стиль жизни, который я вела. Я даже предприняла попытку поступить на факультет, к которому изначально стремилась, но под давлением семьи отказалась от этой идеи. Семья считала, что я занимаюсь бесполезными вещами и должна сосредоточиться на накоплении средств для ипотеки и стабилизации своего положения. Несмотря на то, что я сдала экзамены на высокие баллы, я не смогла продолжить обучение из-за нехватки средств. Я обратилась за помощью к родителям, но они не смогли её предоставить, что не вызвало у меня негативных эмоций, так как это было их право.
