Моя подруга Окия
По потолку во все стороны разбегались трещины, в углу темнело пятно протечки. Штукатурка кое-где отвалилась, обнажая узенькие рейки дранки. Тоже – пятна, но светлее. За тот месяц, что Ритка провела на этой койке, она выучила все эти трещины и пятна наизусть. Смотреть больше в этой палате было не на что. Да и нельзя ей. Даже к окну голову не повернуть. Гипс мешает.
Больничка была старая, построена еще в середине прошлого века. А ремонт в ней делали последний раз хорошо если в начале века этого. По словам санитарки, бабы Нюры, новая больничка уже строилась. Только вот денег на нее выделили мало, потому строительство затянулось на десять лет.
Эту историю Ритка слышала от мамы, которая очень хотела в той новой больничке родить им с сестрой братика. Только вот не будет у них никого. Ритка сама слышала, как мама сказала врачу, что теперь с увечной дочкой о других детях думать ей нельзя.
Увечной! Слово било наотмашь. Как пощечина.
Услышав его почти месяц назад, Ритка заплакала. И слезы текли по щекам, забирались в рот, мочили гипс, скатывались на подушку. И не вытереть их никак, не смахнуть… Ни рукой, ни дернув головой, как она любила. Ни руку поднять, ни головой ворочать у нее не получится. Зажата она в станке, загипсована. Как в колодках…
Увечная… На всю оставшуюся ей жизнь. А сколько той жизни будет, никто не знал. Врачи к ней из самой Москвы прилетали, не могли сказать, будет ли она всю жизнь пластом лежать или сможет встать на ноги. Или хотя бы руками шевелить. А сколько проживет в таком виде, имеет ли для нее смысл за жизнь цепляться, никто сказать откровенно не решился.
Увечная она…
Сейчас уже выговаривала это слово спокойно. Привыкла, смирилась. Если не через две недели, то через месяц ее отсюда выпишут. Пальцами она уже шевелит. Но со смартом справиться – пока никак. Вот сменит она эту койку на свою кровать в родных стенах, говорят, легче будет. Под боком у папы с мамой. И бабушкой Верой, что приехала к ним, чтобы ухаживать за внучкой.
В больнице бабушка появилась один раз. Осмотрелась, фыркнула и заявила, что ноги ее в этом коровнике не будет. Да и есть здесь работники, которым по штату положено за калеками ухаживать.
Почему коровник – Ритка не поняла. Ну отделяют каждую койку друг от друга невысокие стеночки. И со стены над кроватью грозди шлангов с разъемами свисают, ну так они, если и похожи на доильный аппарат, то только внешне. И на койках не коровы лежат, а люди. Десять человек. Больные…
Ритка из них самая маленькая. Был еще мальчик Сережа, еще младше ее, но его неделю назад увезли. Сказали – в Москву, на операцию. Ритку никуда не повезут. Ей теперь никакая операция не поможет. Ритка деревом ударенная. И не только деревом, но о том она вспоминать себе запретила.
Если крепко подумать и честно ответить на все вопросы, то жить она осталась только благодаря тому дроиду, что смог ее поймать, когда ее сосна в реку сбросила. Не окажись он там, унесло бы течением, разбило о камни, затянуло в омут или в пещерку какую. Всего этого на их Белой полно. И неизвестно, достали бы когда-нибудь ее мертвое тело из-под воды.
Вот только как жить без возможности нормально двигаться, Ритка не знала.
Она услышала голоса за дверью. Узнав мамкин, невольно прислушалась. Говорили о ней. Врач, его голос Ритка помнила, бодро заявлял, что недельки через три, самое большее – через месяц-полтора девочку можно выписать. Массажистка оплачена на весь возможный срок, а если потребуется, то курс можно и продлить. А вот уже прямо сейчас Маргарита может самостоятельно переворачиваться.
Услышав такое, вздрогнула. Поворачиваться она пыталась еще неделю назад. Во время массажа. Аглая Тимофеевна, та самая массажистка, приказала. Было больно. Но боль можно и потерпеть. Только… У нее тут же немели руки, будто она их отлежала. И пальцами не смогла шевелить. На тех самых руках. То, что они на ногах не шевелятся, Ритка уже привыкла, а вот когда на руках перестали, испугалась.
