Мой вызов. Осколки нас - Ронни Траумер, Ната Радуга

Давид

Лязг металлической задвижки, и железные ворота седьмой исправительной колонии распахиваются, выпуская меня на долгожданную свободу. Но не так сладок чистый воздух, как привкус предстоящей расправы над предательницей.

— Вы считаете подсудимого виновным?

— Да, Грозный Давид Тимурович напал на Матвея просто потому, что он неадекватен. При нашем знакомстве он мне тоже угрожал, накачал наркотиками, вывихнул мне руку и несколько недель преследовал.

А ведь сука в любви клялась и замуж за меня собиралась. Мотнув головой, отгоняю воспоминания и вижу в нескольких метрах припаркованный чёрный внедорожник, прислонившись к нему, мой друг Макс выпускает клубы сигаретного дыма. Стоит ему меня заметить, как он сдвигается с места, идёт мне навстречу и заключает в братские объятия.

— Добро пожаловать на волю, брат, — проговаривает, похлопав по спине.

— Спасибо, — отвечаю и, бросив небольшую сумку на землю, забираю у него сигарету.

Глубоко затягиваюсь никотином, чувствуя, как лёгкие наполняются ядовитым дымом, смешиваясь с противным осадком тюремного запаха. Друг не торопит, позволяя стоять и ощущать вкус свободы, но меня отвлекает звук подъезжающей машины класса люкс. Автомобиль тормозит рядом с нами, открывается задняя дверь, и оттуда выходит мой отец, одетый с иголочки — чёрный костюм, белая рубашка с расстёгнутым воротником и максимально серьёзное выражение лица.

— Добрый день, — здоровается, протягивая руку.

— Здорово, — киваю, пожав его кисть, но неожиданно он тянет на себя и обнимает впервые за все мои двадцать восемь лет.

Ошалел, но не отталкиваю, за этот год наши с ним отношения вышли на новый уровень. У меня к нему появилось уважение, доверие и даже благодарность за ощутимую помощь в уменьшении моего срока. Если бы не он, отсидел бы все восемь лет, а не двенадцать месяцев, четыре дня и семь часов. И это без учёта СИЗО во время долбаного расследования.

— Я очень рад, что этот день настал, — проговаривает, и я не слышу в его голосе фальши.

— Угу, — мычу и, затянувшись в последний раз сигаретным дымом, бросаю окурок и топчу его ботинком.

— Поедем к нам? Тебя Дамира ждёт, — смотрит на меня вопросительно и с надеждой в глазах.

— Заеду потом, — коротко отвечаю, хоть и соскучился по сестре.

— А сейчас куда? — спрашивает, и чую недовольство в тоне. — К ней? — добавляет, а я только зубами скриплю.

— За ней, — киваю и хватаю сумку. — Я год ждал момента, чтобы свернуть ей шею, — бросаю, предвкушая, как пальцы ощутят пульсирующие вены на тонкой шее суки.

— Сын, я всё понимаю, у самого желание закопать её заживо…

— Не смей! — рычу на него, сжимая кулаки до хруста.

— Я помню, ты сам, но ты только вышел…

— В тюрьму не вернусь, не переживай, убивать тоже не буду, — последнее, что говорю, перед тем как сесть в тачку. — Макс, поехали, — окликаю друга. — До встречи, — кидаю отцу и захлопываю дверь.

Несколько минут едем в тишине, но кожей чувствую, что другу есть, что мне сказать.

— Говори, — обращаюсь к нему, продолжая смотреть в пустоту.

— Я надеялся, ты займёшься делами, — произносит, прокашливаясь.

— Заберу эту дрянь и займусь, — уверяю его твёрдым голосом.

— Что будешь с ней делать? — спрашивает, бросив короткий взгляд на меня.

— Вариантов до хрена, Макс, даже сложно выбрать, — нервно хмыкаю, отвернувшись к боковому окну. — Но платить будет долго, как минимум год, ровно столько, сколько отсидел благодаря ей.

— Беги, Хрустальная! Беги, сука, как можно дальше, и молись, чтобы я тебя не поймал, — всплывают в памяти мои последние брошенные ей слова.

Убежала, но недалеко, хотя её не спас бы и другой край света. Даже если бы сдохла, откопал бы и… ох, что тебя ждёт, тварь. Я для неё был готов на всё, я её, блядь, защищал, за что и сел в тюрягу. Она меня туда упекла, свидетельствовав против в суде. Я жениться на ней хотел, а она выступила за урода, лапающего её тело, собственно, из-за чего он и остался со сломанной челюстью.