Сергей Иванович Любимов не любил студентов. Студенток он, правда, отличал и не питал к ним раздражительных чувств, но никогда за ними не ухаживал. Хотя иногда ему этого и хотелось, но мешали остатки преподавательской этики. Иногда он думал про себя, что вот хорошо бы встретиться с наиболее симпатичными из них после того, как они закончат университет. Однако наиболее симпатичные выходили замуж ещё до получения диплома и исчезали с горизонта Любимова, как пестрокрылые бабочки при наступлении зимы, неизвестно куда. Если же они и появлялись вновь, то Сергей Иванович абсолютно не узнавал в этих мясистых, уверенных в своей жизненной правоте женщинах тех тонких в кости и робких девиц, которые могли заплакать или надуться от слов преподавателя.
Студентов у Сергея Ивановича было много, подходила летняя сессия, и они шли «рубить свои хвосты». Любимов назначал им специальные часы, в которые они не приходили, зато потом охотились за ним по всему университету и отнимали время его личной жизни. Это повторялось из года в год. Любимов научился смиряться с этим: отловленный, покорно шёл в сопровождении молодых людей на кафедру и слушал, одновременно листая их курсовые работы, заикающийся поток слов, претендующий на имитацию компетентности. Если не дёргаться и не пытаться добиться получения тех фраз, которые каждый преподаватель считает в своём курсе ключевыми, то поток студентов можно переждать. Они кончаются, как шумные летние дожди, и никогда не бывают бесконечными, как дожди осенние. Надо просто притерпеться.
На кафедре кроме него сидел американец Том Джонсон, работавший в университете по какому-то неизвестному Любимову обменному контракту. Сергей Иванович ему сочувствовал, хотя и не мог понять, почему за два года жизни в России американец выучил не более десятка русских слов, а также в чём для гражданина США состоит привлекательность заработной платы университетского доцента. Вроде бы Том Джонсон был волонтёром, который нёс светоч знания в страну третьего мира, что после возвращения в мир первый должно было обеспечить ему существенное увеличение дохода и продвижение в карьере. На сумасшедшего учёного, ищущего новых знаний, или тем более на шпиона он вроде бы никак не походил, но у Любимова всё-таки оставались сомнения в отношении его благородства. Полный человек в очках в неопределённом возрасте между тридцатью и сорока, по его мнению, не очень смахивал на романтического волонтёра.
Джонсон рассказывал студентам про операции с ценными бумагами, рисуя графики доходности опционов «пут» и «колл». Он читал лекции и принимал экзамены на английском языке, что делало его курс вполне практичным и полезным, заранее снимая вопросы слушателей о том, в каком грибном месте России растут доходные и низкорисковые ценные бумаги и кто может их там собирать.
К американцу тоже подходили студенты и студентки, но, как с завистью заметил Любимов, в назначенное время и небольшими группами. Вдобавок ему не предъявляли претензий к качеству преподавания (американец не ставил двоек), не приставали с вопросами, где взять необходимые книжки (на всё был один ответ – в Интернете), не рассказывали о сложностях личной жизни и прочих материальных трудностях, мешавших сделать необходимые задания в течение семестра. Этим обстоятельствам преподавательской жизни Тома Джонсона Сергей Иванович завидовал белой завистью.
Время подбиралось к пяти часам, когда студенты у Любимова стали прерываться, идя уже не один за другим, а с перерывами, исчезая и появляясь. Постепенно, как и следовало ожидать, они закончились совсем. Сергей Иванович удовлетворённо вздохнул, уложил почёрканные им курсовые в один из кафедральных шкафов и сел заполнять очередную ведомость текущего контроля успеваемости, придуманную деканатом в тщетных усилиях сократить поток двоек в сессию. Джонсон, уходивший пить кофе, появился опять на кафедре, улыбнулся Любимову – «дескать, вот он я, всё работаю и работаю», уселся за стол в соседней комнате. К нему стали заходить очередные студенты, послышалось английское бормотание. «И ведь не торопится никуда, сволочь империалистическая», – лестно подумал об американском коллеге Любимов. Он оставил заполненную ведомость на столе у методистов, собрал бумажки и пошёл на следующую свою работу, которая начиналась в коммерческом вузе с шести часов вечера… и до неё надо было ехать через половину города.
