Любовь-морковь и прочие ананасы - Любовь Хилинская

Дежурство удалось. Три кесаревых, одно с кровотечением и экстирпацией изношенной матки, четверо физиологических родов, и вот сейчас стою, наслаждаясь едва забрезжившим рассветом, у приемника, закутавшись в куцую куртку и вяло размышляю о том, что нормальные люди в такое время еще десятый сон досыпают, а ненормальные курят за углом, жадно вдыхая вонючий дым своими поношенными легкими. Можно было б перейти на модные нынче всякие там электронные сигареты, но суррогат я не приемлю ни в чем. Ни в отношениях, ни в продуктах, ни в табаке.

- Сан Санна, ты долго тут будешь жопу морозить? – бурчит недовольно выглянувшая из-за угла мой боевой товарищ – акушерка Лидочка. – Там уж скоро открытие полное, пора, голубушка.

- Да надеялась, что до пересменки дотянем, - вздыхаю и бросаю окурок в железную консервную банку с неровно обрезанными краями. – Первородка же. Пошли, коль не шутишь.

До конца смены оставалось полчаса. Роды с тугим обвитием и интимным прикреплением плаценты, конечно, достались мне. Сидя на стуле напротив раскинувшейся женщины с рукой по локоть в ее теле, слушая негромкое переговаривание анестезиолога с акушеркой, невольно уловила краем уха слова «профессор из Москвы».

- Что там за профессор? – извлекая плаценту на свет божий и хмуро рассматривая ее, обернулась через плечо.

- Ты работай-работай, Сан Санна, не отвлекайся, потом в кулуарах тебе все расскажу, - зубоскалит Алексей Петрович, фея сладких женских снов нашего роддома, поглаживая зардевшуюся акушерку по спине. – А то еще заинтересуешься, замешкаешься, а нам тут всем домой охота со смены. Правда, Лидочка?

Та закивала и смущенно заулыбалась под маской, отчего в уголках ее глаз собрались морщинки. Вот так и не замечаешь, как только пришедшая с колледжа девчонка становится сначала женщиной, потом бабушкой, в то время как сама ты только ломовая лошадь. Пустоцвет. Карьеристка. Хотя с последним, пожалуй, можно и поспорить. Выше и.о. зав.отд не поднялась, да и эта должность что-то в последнее время стала тяготить, и я периодически раздумывала, не уйти ли в простые дежуранты. Тем более, что переводить меня из и.о. в просто зав.отд. явно не собирались. А так - отпахала смену и домой. А то вот сейчас еще протокол писать, потом на пятиминутку идти, где самой себе же докладывать о прошедших сутках, затем на прием к начмеду, объяснять, по какой причине из молодой женщины извлекли матку. Он, сукин сын, и сам ведь все знает и понимает, да только вот по должности ему положено такие вопросы задавать. И задаст. И шкуру спустит. А то, что обладательница той матки ею пользовалась за свои тридцать пять лет уже восемь раз, да шесть из них рожала путем кесарева сечения, это, конечно, мало кого волнует. Особенно саму женщину, льющую слезы в палате наблюдения по несбывшейся мечте стать матерью десятерых, а то и более, детишек. Мда… Такая вот ты, Сан Санна, разрушительница мечт. О том, что глупой бабе жизнь спасла, никто и не вспомнит. Ну да ладно, работа такая у нас.

С треском стянув перчатки по окончании операции, я разрываю тесемки на одноразовом операционном халате, бросаю его в желтый пакет, после чего с наслаждением вытягиваюсь руками вверх и тут же получаю щелчок по оголившемуся животу.

- Хоть бы людей постыдилась, Санька, пузо тут свое демонстрировать! – Алексей Петрович, проходя мимо, не преминул воспользоваться возможностью прикоснуться к телу. – Ишь ты, скоро сорокет, а все такая же, какой и пришла сюда. Селедка селедкой!

- Угу, маринованная, - бурчу в маску, направляясь к выходу. – Пойдемте, Алеша, вы тут мне намедни обещали про профессора столичного рассказать. Зачем к нам этот фрукт едет?

Мы вышли в длинный коридор, в котором уже бурлила утренняя жизнь - спешили лаборанты брать кровь, вышедшие на смену врачи осматривали вновь поступивших рожениц, смешливые молоденькие практикантки-акушерки хихикали в уголочке, поправляя волосы при виде анестезиолога. Хорош, засранец! Волоокий, стройный, высокий – прям мечта девиц всех мастей и социальных статусов. И также прочно женатый.