Мать ушла в ночную смену.
Понимаю это, взглянув на часы, – время давно за полночь. Выбравшись из кровати, иду к окну и смотрю во двор – он пуст, совершенно безлюден. Три машины на крошечной парковке, пара горящих фонарей, свет которых превращает снег в желтую, словно залежалую, вату.
Не включая света, заворачиваюсь в синтепоновое одеяло и иду на кухню.
Спать не хочется. Смотреть телик, зажигать свет, есть или пить чай – тоже. Чем еще занимаются люди по ночам, когда им не спится? Пишут в дневник, рисуют в блокноте. Может, подготовиться к завтрашнему зачету, почитать лекцию? Первый зачет в моей жизни, как-никак.
В кухне сажусь на стул у окна – мое любимое место во всей нашей крохотной однокомнатной квартире. Хрущевка – вот как они называются, такие квартиры, как у нас с матерью. Я недавно узнала об этом. Услышала, как мать рассказывала кому-то по телефону, мол: «Дела ужасно, живем в хрущевке». Я загуглила, оказалось, такие дома строили в конце 50-х, и они носили характер временного жилища, типа, поживут люди лет пятнадцать, пока Советский Союз идет к светлому будущему, а потом уж партия всех обеспечит просторным жильем. С тех пор прошло пятьдесят и пятнадцать лет, а мы все надеемся.
Единственную комнату мы с мамой разделили. Дальнюю стену и метра полтора от нее отгородили шкафом, дверцами – в большую часть. Так я получила себе закуток. Туда как раз влез маленький диванчик, выдвигающийся вперед, и узкий компьютерный столик. На него я поставила ноутбук, но почти не открывала его – смотреть любимые сериалы почему-то желания не было. К задней стенке шкафа я прикрепила присосками легкую пластмассовую полочку, на которую собиралась поставить всякие приятности из прошлой жизни: шкатулку с Кипра с большой ракушкой на крышке, мою фотку на фоне старинного замка в Эдинбурге (в девятом классе я просто бредила Шотландией), но полка так и осталась пустой.
В квартире холодно, и я зажигаю горелку на плите, чтобы хоть немного согреться. Потому и люблю этот стул у крошечного кухонного стола – он стоит у окна и рядом с плитой. Можно смотреть на улицу и наслаждаться теплом.
Холод в квартире от того, что на окнах деревянные рамы, и в щели прямо-таки задувает ледяной ветер. Я никогда не видела таких окон – не пластиковых. Мать сказала, что такие щели нужно затыкать ватой и заклеивать специальной бумагой. Понятия не имею, что это за процесс такой, мать говорит, что умеет, они так делали раньше.
Говорит, что умеет, но никак не заткнет.
Немного согревшись, я иду к холодильнику и достаю бутылку водки. Подумав, достаю еще тарелку, завернутую в полиэтиленовый мешочек – там остатки нарезки к завтраку: несколько кружков колбасы, сыра и соленого огурца. Ставлю на стол, нашариваю в шкафу с посудой рюмку.
Я уже настолько согрелась, что можно не кутаться в одеяло, и я позволяю ему сползти с плеч, уминаю локтями, устраиваясь поудобнее, – теперь я будто сижу в синтепоновом гнезде.
Отвинчиваю крышку, наполняю рюмку и быстро, не думая, выпиваю. В первую секунду у меня ощущение, будто я глотнула одеколона. Резкий запах напомнил вкус коньяка, который мы с двоюродной сестрой пили на мое восемнадцатилетие прошлой весной – на секунду в глаза брызнули огни ночного клуба и мелькание танцующих теней. Но я быстро отбросила все воспоминания. Я не возвращаюсь в прошлую жизнь с тех пор, как мы сюда переехали. Даже Инстаграм[1] удалила.
Заедаю соленым огурцом, и неприятный лекарственный привкус отпускает.
Огурцы нам притащила соседка. Они с матерью подружились еще летом, почти сразу после нашего переезда, она в курсе наших бед и почему-то решила, что мы в придачу еще и голодаем. С осени начала подкармливать нас урожаем со своей дачи. Мать говорит, что весной мы будем ей там помогать. Этого только не хватало.
