– Кира… Кира… – слышу я сквозь сон липкий хриплый голос.
Который я ненавижу. И чувствую, как грязные потные пальцы ощупывают меня. Продираются сквозь тонкие простыни, как щупальца омерзительного спрута, пытаются дотянуться до моей голой кожи.
Я тонкая раковина. Я под водой. И сейчас мне надо проснуться, чтобы сбросить с себя эти сети. Делаю усилие. Пытаюсь вынырнуть, выплыть на поверхность, пока голос всё продолжает бормотать в своём ритме:
– Кира, Кира, Кира…
Разлепляю веки и первое, что я вижу, это небритое гнилое лицо моего отчима, который лежит совсем рядом на моей кровати, и всё его тело дёргается и стонет.
– Пшёл вон! – кричу я неокрепшим после сна голосом, и это больше похоже на шёпот.
Пинаю его коленом куда-то в область паха, и с отвращением чувствую что-то мягкое, липкое и плотное.
– Сейчас, сейчас, – ноет он, подвывая, и по гримасе на его небритой роже я понимаю, что он сейчас кончит. Испустит свой дух.
Окончательно просыпаюсь и вскакиваю на ноги. Пока этот ушлёпок, кусок мяса, лежит на моей постели и дрочит.
Мне хочется взять нож и зарезать его, искромсать эту рожу на кусочки, отрезать его отросток и выбросить на помойку, но я лишь с омерзением смотрю на этот уже ставший обычным утренний ритуал и выхожу из комнаты.
И слышу плаксивый голос Гены за спиной:
– Кира, не уходи… Ещё совсем чуть-чуть… Ну что тебе, жалко что ли полежать рядом, я же тебя даже пальцем не трогаю!
Ещё бы он тронул! Я даже не знаю, что останавливает этого урода: наверное то, что ему пообещал мой брат однажды, ещё в детстве, когда мой отчим Гена в первый раз подступился ко мне. Я точно не уверена, что он сказал, но его слова были настолько убедительны, что я живу словно в стеклянном колпаке, прозрачной банке, окружённой монстрами: они наблюдают за мной, но не могут сожрать.
Тонкая невидимая стена, как старинный заговор, оберег, охраняет меня.
А всего-то заклятий было: «Если ты тронешь хоть пальцем Киру, ты ушлёпок, то ты пожалеешь вообще о том, что твоя мама вырыгнула тебя. Не сделала аборт, гнида. Я сначала отрежу твои яйца и скормлю тебе же каждое по одному, ты меня понял? И заставлю их сначала очень тщательно прожевать и только потом проглотить.
А потом буду кромсать твой сраный хер по миллиметру, как колбасу, и разложу на тарелке ромашкой. Жалко только, что он у тебя быстро закончится.
Затем привяжу к батарее и заставлю смотреть, как куски его медленно гниют и тухнут у тебя на глазах. Пока ты истекаешь кровью и дерьмом.
Смотри мне в глаза, тварь, ты мне веришь?!
Веришь, что именно так я и сделаю?!»
Не знаю, то ли такие убедительные слова моего старшего брата Ивана, то ли то, что он работал на одного из самых известных криминальных авторитетов города и, возможно, делал вещи и пострашнее, но мой отчим действительно боялся тронуть меня пальцем.
Но это не могло остановить его от вечного вожделения, дикого зуда у него в паху, и когда Ивана не было рядом, он не упускал возможности подобраться поближе ко мне. Я стала для Гены его версией порножурнала, только живого: можно смотреть и дрочить, и я уже привыкла к этому, но я знаю, что мне осталось совсем недолго это терпеть.
Как я уже привыкла к этой жизни, к этой сраной тесной квартирке, в которой невозможно жить, и к которой точно нельзя привыкать.
Я уже почти накопила достаточно денег, чтобы съехать из этой гнилой халупы, этого гнилого района и выкинуть своё прошлое в помойку. Чтобы больше никогда не вспоминать о нём. Начать писать всё заново. С чистого листа.
Иду в уборную комнату: тесную и грязную, в которой никогда не было ремонта с тех самых пор, как эту хрущёвку построили. Залезаю в крошечную, всю в ржавых подтёках, ванную и встаю под горячий, почти обжигающий меня душ.
