Измена. Найду тебя, папа - Марина Владимирова-Бойко

- Раевская Наталья Дмитриевна приговаривается к четырем годам лишения свободы колонии строгого режима, - говорит строгий голос судьи и ее слова обрушиваются, как раскаты грома. А потом отчетливый стук молотка. Один удар, другой. Этот глухой стук эхом отдается в моей голове. Сердце екает, вырывается из груди. Жадно глотаю воздух и не верю в происходящее. Не верю… Это все неправда, это все происходит не со мной. Эта какая-то ошибка, вымысел.

О чем я думала, когда зачитывали приговор? Я думала, как дальше с этим жить. Четыре года! Четыре! Целая вечность для меня, хотя бы потому что я не смогу увидеть своих детей. Не смогу обнять, поцеловать, так сильно прижать их груди. И эта мысль убивала, разрушала мой внутренний мир, как атомная бомба.

Прикрываю веки, полностью погружаюсь в темноту. В ту самую безысходность, в которой сейчас оказалась. Почему его нет в зале суда? Почему адвокат даже не пытался задавать вопросы, строить какую-либо линию защиты? Ничего не понимаю, не верю в происходящее, не хочу верить.

Не знаю что делать дальше? Ждать, верить, надеяться? На что надеяться… На что?

Покидаю зал заседания. Присутствующие смотрят мне вслед, шепчутся между собой. Мать погибшей девушки в черном платке вытирает платком слезы и проклинает меня при всех:

- Ты! Ты ее убила! - презренно смотря, тычет в меня пальцем.

Опускаю взгляд в пол и боюсь смотреть ей в глаза, хотя я ни в чем не виновата не перед ней, не перед всеми, кто сегодня собрался в зале суда.

- Лицом к стене, руки за спину, - и снова грубый женский голос за моей спиной. На меня надевают наручники, затем выводят из зала заседания, ведут по длинному коридору.

- Пошла быстрее! - толкают в спину и я ускоряю шаг.

Стараюсь идти, но ноги подкашиваются, становятся ватными. Не оглядываясь, держу руки за спиной и мне хочется кусать губы в кровь, особенно когда вижу своих детей.

- Мама! Мамочка! – закричали они, когда меня вывели из зала суда.

Тут же рывком бросаюсь к ним, но чья-то сильная рука дергает сзади. Не удерживаю равновесие и падаю на колени.

- Мамочка! Все будет хорошо. Мы узнавали! - раздаются их миленькие голосочки.

Мои родненькие, мои очаровательные ромашки. Рома и Машенька. Они стоят в дальнем углу, смотрят на меня своими выразительными глазками, рядом с ними какая-то женщина. Вижу ее впервые. Кто она? А где же он? Почему его нет рядом с нами?

Они разрешили подойти к детям. Провожу ладонью по их бархатистым щечкам и сердце обливается слезами. Кровиночки мои…

- Мама скоро вернется, просто нужно немножко потерпеть. Мы снова пойдем в парк, будем долго гулять и кататься на каруселях.

- А еще кормить уточек, - подтверждает сын.

- Обязательно! - так хочу их крепко обнять, но не могу… Кисти моих рук сдавливают наручники.

- Мы знаем, мамочка, потому что ты у нас самая лучшая, - Машенька улыбается и милые ямочки на ее щеках становятся еще выразительнее.

- Мамочка! Мы скучаем за тобой. Мы хотим, чтобы ты вернулась домой.

- Я скоро вернусь. Совсем скоро…

- Ну все пошли, - и снова этот злобный голос, и снова меня толкают в спину.

Уводят, я несколько раз оборачиваюсь. Дети не плачут, только смотрят мне вслед, тянут ко мне свои тонкие руки.

- Мамочка! Мамочка…, - я продолжаю слышать их голоса.

Это мой конец света. Мой Апокалипсис души.

Я шла, прощалась со своей прошлой жизнью, а в душе еще тлел огонек надежды, что еще не все потеряно, что все может измениться в последний момент.

Меня ведут в камеру. Четыре кровати, проржавевшая раковина, маленькое окошко в клеточку, через которое едва пробиваются солнечные лучи. А еще небольшой деревянный стол на котором хаотично расставлены алюминиевые чашки с крепкой, почти ядовитой заваркой.