Анна долго смотрела на фотографию, где она и Фёдор были запечатлены в день их свадьбы, потом вынула снимок из рамки и порвала.
Её муж, Фёдор Ильич Данилов, инженер Монинской камвольной фабрики, двадцати восьми лет от роду, был счастлив в семейной жизни.
С Аней они познакомились в Москве, где оба учились: он – в Промакадемии имени Сталина, она – в Педагогическом институте.
Он увидел её в парке Сокольники, на танцплощадке, во время фокстрота, который она танцевала с подружкой. Никто из кавалеров не решался разбить пару: во-первых, мало кто ещё умел исполнять этот недавно выпущенный из-под запрета танец, а, во-вторых, очень уж грациозны, слажены были движения дуэта, в котором роль дамы исполняла Аня.
К ней сразу же притягивался взгляд, и не столько потому, что у неё была изящная, ладная фигурка, а от того света на милом лице, который вспыхивал вдруг, когда, делая очередное па, она невзначай чему-то улыбалась. Это пронизывало до самого сердца, и хотелось стоять, смотреть и снова ждать её улыбки.
Фёдора она тоже сразу заприметила среди зевак, окруживших их с подругой. Взгляды ребят жглись, как спички, а у этого глаза смотрели мягко, с затаённой нежностью.
Потом он подошёл к ней – коренастый, роста среднего, с чёлкой русых волос.
В тот день они допоздна гуляли по Москве. Июньское солнце долгое, но и после заката, город всё не гас, погружённый в свет иллюминации и фонарей, и всё не утихал в многоголосье площадей, и всё текла по бульварам людская лента.
Как разительна была для Фёдора и Анны перемена, когда они, уже молодожёны, оказались в подмосковном посёлке под названием Лосино-Петровский.
Сюда они приехали работать после получения дипломов: Фёдор – на камвольный комбинат, Анна – преподавать в школе.
Собственно, это была деревушка, занесённая сугробами. Рано смеркавшийся день сменялся тишиной снегов. Лунный свет, словно сливочным маслом, покрывал поле у дороги, а другие снега призрачно голубели под звёздным небом. Красиво и печально.
Но это если только и делать, что созерцать.
На фабрике же было дел невпроворот! Фёдора захватила новая жизнь, интересная, динамичная, влекущая вперёд, где прекрасное будущее. А когда Аня сказала, что беременна, у него не оказалось слов, чтобы выразить своего счастья, он только кружил и кружил её по комнате.
Словом, всё у них сложилось. Работали, растили дочь Лизу и даже переехали в начале тысяча девятьсот тридцать восьмого года из съёмного угла, получив жильё в новом, построенном фабрикой доме. В народе, чтобы не впадать в эйфорию, скромно говорят в таких случаях: грех жаловаться!
Но отчего, почему вдруг становится кому-то необходимым разрушить устоявшееся счастье? И ладно бы, случилась война или какая-нибудь другая беда! Нет же, люди свершают непоправимое сами!
О, как должен быть осмотрителен счастливый человек, чтобы в беспечности своей не впустить в себя искушающего демона, от рождения приставленного к каждому из нас, который тут же стряхнёт с души покой и нашлёт наваждение!
Молоденькая кладовщица стала для Фёдора этим наваждением.
Он и сам не знал, красива Ирина или нет? Все говорили, что красива, но Фёдор этого не понимал, не видел.
Он видел только её глаза – две жаркие бездны, зовущие сгореть. Ещё упругое, гибкое тело, прикушенную губу, упрямую прядку волос, которую она тоже упрямо убирала за ухо.
Всё у них случилось как-то молниеносно: он зашёл на склад готовой продукции, она вышла ему навстречу, встала в луч света, падавшего через высокое окно. Синий халатик, палец в чернилах, манящие глубиной тёмные глаза на загорелом лице.
– Вы новенькая?– спросил наконец он, ощущая в горле биение сердца.
