Избранная и беглец - Оливия Штерн

Она не может шевельнуться. Тело налито каменной тяжестью, ни руки поднять, ни обернуться. И все, что остается, – с ощущением полного бессилия чувствовать затылком горячее дыхание.

Мужчина, стоящий за спиной, ничего не говорит, и оттого ей делается еще страшнее. Сердце заходится в бешеном беге, перед глазами пляшут надоедливые серые мошки. Во рту сухо. Становится душно, как летом перед грозой. Кто он? Зачем? Кто-то чужой, кого она никогда раньше не видела. И совершенно непонятно, чем все это закончится.

Ее окружает липкая, вязкая темнота, ни одного лучика света. И чужое дыхание щекочет затылок, а потом шею. Она зажмуривается, закусывает губу, чтобы не закричать от ужаса, который горячими игольчатыми когтями щекочет где-то под ребрами. Кричать нельзя. Почему? Ах да. Потому что муж услышит. Тот, кто купил ее, а теперь живет страхом и болью нелюбимой жены. Мужу точно не понравится, что она в темноте наедине с неизвестным мужчиной.

Но вместе с ужасом очень медленно по всему телу разливается предвкушение чего-то нового. Запретного и желанного… В груди становится мучительно-сладко, натягивается незримая струна, и в этот момент теплые губы касаются обнаженного плеча, дорожкой легких поцелуев перебираясь выше. Зубы легко прикусывают мочку уха. Она понимает, что пропала окончательно, из горла рвется стон. Немая мольба – еще, пожалуйста, не останавливайся. Никто и никогда так себя с ней не вел. Она понимает, что все это неправильно, нехорошо и что наверняка позже последует наказание, но уже не может противиться. Сухие жесткие ладони ложатся на спину, пробегаются играючи вниз, вдоль позвоночника, затем завораживающе медленно перемещаются вперед, скользят по животу, решительно накрывают грудь. Дыхание делается рваным, она хватает ртом внезапно раскалившийся воздух, хочет просить, умолять… и не может произнести ни звука. Снова ощущение острых зубов на шее, легкий игривый укус – словно приглашение на роскошное пиршество. Раствориться бы в этой медовой сладости, потеряться в безвременье и мраке.

И совершенно неожиданно способность двигаться возвращается.

Она резко оборачивается в надежде увидеть того, кто заставил трепетать в запретной неге все тело. Из тьмы резко надвигается длинная морда чудовища. Жесткая чешуя, сверкающие зеленью глаза, два ряда зубов, на которых даже в такой темноте катаются мокрые блики. Она словно падает в ледяную воду и кричит, кричит… от ужаса, от понимания, что вот она, смерть, уже ничего не изменить. И последнее, что вспыхивает перед глазами, – сверкающая корона среди костяных шипов.

Айрис проснулась, задыхаясь, комкая простыни. Дракон! Да еще в короне. Спаси Двуединый, это был дракон в ее сне. С драконом она предавалась преступной страсти.

И жутко так, что кровь в жилах стынет, и одновременно сладко. Так, как никогда не было раньше…

Она зажмурилась, повернулась на бок, все еще переживая невыносимо нежные прикосновения. Надо срочно помолиться Двуединому. Если приснился дракон, считай, случится какая-нибудь неприятность.

Его тюрьма была идеальной. Круглая площадка, метров двести в диаметре, накрытая сверху куполом силового поля. В центре круга стоял одноэтажный дом, прочее пространство разделялось на секторы: тропические заросли, пруд, заросший нежно-розовыми лотосами, выстроенные рядком тренажеры. Идеальное место, чтобы провести здесь всю жизнь. Идеальное место, чтобы научиться ждать.

Оллин бежал. Покрытие дорожки пружинило под ногами. Сердце размеренно билось, и датчик, закрепленный на запястье, послушно анализировал кардиограмму, выводя на черном глянцевом экране ядовито-зеленые цифры и графики. С сердцем у Оллина был полный порядок. С прочими органами тоже. Кто-то очень заботился о том, чтобы пленник пребывал в прекрасной физической форме. Кому-то было нужно, чтобы Оллин не умер и оставался в здравом рассудке. Несколько лет назад он по дурости вскрыл вены, но уйти ему не дали. Ассистент конечно же постарался: в ванную пустили усыпляющий газ, а, когда Оллин снова открыл глаза, на предплечьях остались тонкие, словно нити, шрамы.