Русский пехотинец, победивший Ясу Чингизхана
Пролог
Солнце было пронзительно ярким, оно слепило и обжигало глаза, вызывая радужные всполохи, но тепла не давало, прижимало к земле холодным потоком света и вместе с зимней поземкой пело великую, унылую песню пустыни. Взрослые, откинув пологи юрт, ругались и хулили богов, прикрывая слезящиеся глаза руками…
Весь мир великой Гоби ненавидел этот яркий свет, заунывную песню ветра, и только ребятня была довольна. Солнце почему-то не резало им глаза, и ветер не мешал. Дети с визгом гонялись друг за другом и, что было совсем недопустимо, хватали за хвосты мохнатых лошадок. Удивительно! Маленькие, злобные, кусачие животные снисходительно прощали то, за что взрослый был бы оглушен крепким, как седые гобийские камни, копытом. Возня и шум раздражали жителей стойбища, которые, завернувшись в скверно пахнущие овчинные шубы и, продолжая богохульствовать, начинали заниматься своими взрослыми делами.
Высокий, плечистый мальчик в большом, грубо скроенном тулупе, стоял в стороне от взрослых и от детей; их примитивные заботы и мелочная суета вызывали у него раздражение. Его плоское некрасивое лицо с широкими даже для монгола скулами выражало холодную отчужденность. После того, как он злобно, по-звериному, поколотил двух подростков – заводил детских бесшабашных игр – его побаивались и не трогали. Дети вполголоса его звали «чокнутый», но дразнить боялись. И отводили глаза, когда упирались в его равнодушный брезгливый взгляд. Мальчик преуспел в воинских искусствах, стрелял из своего особенного лука лучше, чем многие взрослые.
У плечистого молодчика была еще одна странная причуда – ходить в юрту Ноорта-нойона и наблюдать за пленниками-китайцами. Его глаза явно оживлялись, когда он начинал смотреть на крохотную, хрупкую китаянку – Сю Джу, жену китайского сотника, захваченную вместе с мужем во время недавнего похода монголов. Несмотря на то, что подростку-кочевнику не было и 11-ти, он был на две головы выше китайской пленницы. С удивлением взирал он на маленькие, угловатые ступни китаянки, которые были чуть не в два раза меньше его широких костистых пяток. Глаза его резко сужались от нестерпимого желания подойти и потрогать руками белоснежную кожу на пухлых щечках пленницы, вдохнуть аромат волос, уложенных в пышную замысловатую прическу. Боясь насмешек, подросток грозно поводил широкими плечами и брезгливо-презрительным взглядом окидывал пышно убранную юрту. Его не интересовали богатства, яркие шелковые китайские ткани, развешанные вдоль округлых стен вперемежку с золотыми украшениями. Ему безразлична была судьба мужа маленькой китаянки, который содержался отдельно. Он еще более чем сородичи презирал малорослых и слабосильных китайцев, склонных к роскоши и раболепию. Решительно разворачивая плечи, молодой монгол небрежно откидывал полог юрты, широким шагом проносил ногу через порог (у монгол считалось дурной, смертельной приметой наступить на порог юрты) и уходил в белую кипень снега и солнца.
Ему не нравилось устройство этого мира. Он презирал каждодневную суету соплеменников, замешанную на примитивных повадках дикарей-кочевников. Он считал мерзкими короткие военные набеги на таких же диких и свирепых соседей или на развращенных роскошью слабосильных китайцев. Житье одним днем. Без будущего. Без устремлений.
Нежная, крохотная Сю Джу будила неясные, но жгучие, подавляющие своей огромностью мысли. Зарождалась страсть. Не любовное томление, вызванное неутоленным желанием. Нет, то была страсть переделать мир. Сделать свою слабую рассеянную человеческую суть великой и незыблемой, началом начал… Мальчик презрительно сплевывал сквозь зубы, сопровождая плевок коротким рычанием: «Разве с этими людишками можно что-то сделать, разве можно переделать этот их мир!?». И следом приходила великая идея – их мир надо разрушить. До основания. И построить другой, собственный, по новым, созданным именно им правилам жизни.
