Хозяйка заброшенной академии драконов - Касия Рин

— Мы разводимся, — слова моего мужа, словно удар хлыста, рассекают тишину квартиры, едва я переступаю порог. Январский холод, принесённый с улицы, меркнет перед ледяным ужасом, сковывающим тело. Кровь отливает от лица, а внутри что-то обрывается, оставляя пустоту и острую, пронзительную боль.

— Что... что значит разводимся? — мой голос дрожит, превращаясь в жалкий шёпот. — Это Какая-то больная шутка?

— Анита, — он смотрит куда-то сквозь меня, будто я уже превратилась в призрак, — у меня будет ребёнок от другой женщины. — Каждое его слово вонзается в сердце раскалённой иглой. — Прости. Я правда думал, что смогу любить тебя и без детей, но... — он замолкает, позволяя тишине резать по живому.

Пятнадцать лет. Пятнадцать лет совместной жизни превращаются в пепел за считанные секунды. Стою, оглушённая, раздавленная, хватая ртом воздух, как выброшенная на берег рыба. Слова застревают в горле осколками разбитых надежд.

— Кто она? — выдавливаю я, уже зная ответ, уже чувствуя, как реальность раскалывается на "до" и "после".

— Лара.

Конечно, Лара. Его юная помощница из нашей фирмы. Двадцать три года, яркая улыбка, влюблённые взгляды украдкой — как я могла быть такой слепой? Горячие слёзы прочерчивают на щеках обжигающие дорожки, размывая очертания нашей некогда уютной прихожей.

— Как ты мог... — шепчу я сквозь подступающие рыдания, цепляясь за стену, чтобы не упасть. — Она же... господи, Глеб, она же тебе в дочери годится...

— Не реви, ты уже не маленькая, — его голос режет, как заточенное лезвие. Глеб равнодушно обходит меня, сжимая ручку чемодана побелевшими пальцами — того самого чемодана, который я подарила ему на нашу десятую годовщину. — В сорок пять пора научиться отпускать.

Последний удар он наносит с холодной расчётливостью профессионального палача:

— И освободи квартиру, даю тебе неделю, я пока поживу у Лары . Я оформил её до брака, так что можешь не тратить деньги на адвокатов. — Он на мгновение задерживается у двери. — О фирме даже не думай — она по всем документам записана на моего отца. Ты не получишь ничего. Собственно, — его губы кривятся в подобии улыбки, — как и заслуживаешь.

Входная дверь захлопывается с глухим стуком, похожим на звук падающей крышки гроба. В оглушительной тишине пустой квартиры я сползаю по стене на пол, обхватывая колени руками.

Мир вокруг меня начинает плыть, как дым, и каждый вдох становится невыносимо тяжёлым. Сердце стучит в груди, не оставляя мне ни единой минуты покоя. В глазах темнеет, и что-то холодное поднимается изнутри, сжимающее грудь, не позволяя мне дышать.

Я пытаюсь сосредоточиться на звуках вокруг — гул городских машин за окном, чьи-то шаги в коридоре. Но в ушах стоит гудение, оглушающее и непрекращающееся.

Вскоре разум начинает паниковать, как будто осознавая, что что-то не так. Холодный пот выступает на лбу, а руки, ранее крепко впившиеся в стену, теперь дрожат, опасаясь отпустить её. Я чувствую, как колени слабеют, и вот уже никакие усилия не спасают меня от падения. Невыносимая тяжесть накрывает, как мгла, пресекая все мысли и желания.

Зачем он это сказал? Глеб. Его слова, такие холодные и безразличные, теряются во многоголосом хаосе в моей голове.

Картинка расплывается, и я теряю связь с реальностью, словно проваливаюсь в бездну.

А следом мне становится так легко. Словно все оковы разом скинуты и я наконец могу дышать.

Открываю глаза и застываю, не понятно где оказавшись. На больницу точно не похоже. И в руках книга какая-то.

— Алисия, что стоишь? Свободна. После восемнадцати в приюте делать нечего. А этот гримуар единственное, что было при тебе на пороге.

Я оглядываюсь по сторонам, в поисках той к кому она обращается. Но в кабинете кроме нас никого нет. Отмечаю, что чувствую себя довольно легко и хорошо. Ни головокружения, ни боли.