Серый, как выцветшая фотография, день нехотя уступал дорогу вечеру. Небо, затянутое плотным одеялом туч, плакало мелкой, нудной моросью, превращавшей дорогу в скользкую черную ленту. Элиас вел машину, старенький «Форд» натужно гудел, взбираясь на очередной пологий холм. Его руки привычно лежали на руле, но мысли были далеко – там, в прошлом, которое цепко держало его в своих объятиях.
Колеса шуршали по мокрому асфальту, сменившемуся вскоре гравийной проселочной дорогой, и этот звук, монотонный и убаюкивающий, выдергивал из памяти короткие, как вспышки молнии, образы Элеоноры. Вот она смеется, запрокинув голову, солнечные зайчики играют в ее волосах – кажется, это было в их первую годовщину, в маленьком кафе у моря. А вот ее лицо, искаженное болью, в последние дни в больнице… и его собственное бессилие, застывшее на губах невысказанное «прости». Прости за то, что не всегда был рядом, когда был нужен. Прости за резкие слова, сказанные в пылу ссоры. Прости за то, что так и не успел сказать, как сильно она ему нужна. Эта невысказанность теперь тяжелым грузом лежала на сердце, мешая дышать.
– Элеонора бы возненавидела эту тишину… или, может, нашла бы в ней свою историю, как всегда, – пробормотал Элиас, глядя на унылый пейзаж за окном. Заросли дикого кустарника сменялись рядами вековых, потемневших от времени деревьев, их голые ветви царапали низкое небо. Он ехал в «Пепельный Лес», имение, доставшееся ему от какой-то дальней родственницы, о существовании которой он и не подозревал до письма от нотариуса. Убежище. Или клетка. Время покажет.
– Просто нужно уехать ото всех. От них. От этой жалости в их глазах, – эта мысль билась в голове набатом. Сочувствующие взгляды друзей, тихие голоса коллег, их неловкие попытки утешить – все это лишь растравляло рану. Ему нужна была тишина, абсолютная, оглушающая, чтобы попытаться собрать осколки себя.
Наконец, за очередным поворотом показались кованые ворота, одна створка которых сиротливо провисла на единственной петле. За ними начиналась заросшая подъездная аллея, едва угадывавшаяся под слоем опавшей листвы и сорняков. В конце аллеи, словно древний страж, возвышался дом. «Пепельный Лес».
Он выглядел внушительно и мрачно. Два этажа, темный камень, местами покрытый плесенью, облупившаяся краска на деревянных элементах фасада. Высокие, узкие окна, похожие на пустые глазницы, смотрели на мир с каким-то застывшим ожиданием. Былое величие еще угадывалось в резных карнизах и массивной дубовой двери, но запустение брало свое. Дом стоял на отшибе, окруженный стеной старого, одичавшего сада, и казался вырванным из времени и пространства.
Элиас заглушил мотор. Гнетущая тишина сельской местности, нарушаемая лишь порывами ветра, заблудившегося в голых ветвях, обрушилась на него. Он вышел из машины, поежившись. Воздух был влажным, пах прелой листвой, сырой землей и еще чем-то неуловимым, почти забытым – то ли пыльцой давно отцветших цветов, то ли выдохшимися духами, оставленными здесь десятилетия назад.
– Это место… кажется, оно ждало. Но кого или чего? – мелькнула тревожная мысль. Он огляделся. Чувство тревоги, липкое и неприятное, смешивалось со слабой, почти призрачной надеждой, что эта изоляция поможет ему если не исцелиться, то хотя бы притупить боль.
– Ну что, Элиас, – сказал он сам себе, доставая из багажника сумку с вещами. – Новая глава, да? Или просто эпилог.
Ключ с трудом провернулся в заржавевшем замке. Массивная дверь со скрипом поддалась, впуская его в полумрак холла. Пылинки, словно мириады крошечных звезд, танцевали в тусклых лучах света, проникавших сквозь грязные стекла высокого окна над лестницей. Пахло старым деревом, легкой сыростью и все тем же непонятным, сладковато-тленным ароматом. Тишина здесь была еще гуще, плотнее, чем снаружи. Казалось, она впитывала любой звук, любую мысль.
