Два пути. Русская философия как литература. Русское искусство в постисторических контекстах - Евгений Барабанов

Цель нашего издания – вернуть памяти русской культуры имя не только выдающегося, но и необходимого ей сегодня мыслителя, которое давно заслуживает того, чтобы в ней надолго остаться. Не то, чтобы это имя было совсем поглощено беспамятством; где-то, вероятно, хранятся публикации, рассеянные по журналам, кем-то не забыты слова, наделавшие в свое время немало шума, художественные выставки помнят своего куратора, ценителя и участника, но память наша прежде всего откликается не столько на текст, сколько на встречу с человеком, которая благодаря ему происходит. Книга сохраняет его лицо, не только то, что было им высказано. Тем более, что под натиском плотных текущих дней с их обилием информации, часто агрессивной, задыхающейся от своей полноты и густоты, подвалы нашей памяти уже забиты до отказа. Но одно устаревает в один день, другое подлежит бережному, внимательному хранению. Не все написанное обнаруживает свою ценность на момент публикации, часто голос, кажущийся поначалу негромким, теряющимся в толпе, потом, через годы, доносит свою очень нужную нам весть, и тот, кто окажется способным ее услышать, понимает, что она обращена именно к нему.

Корпус собранных здесь работ делится на две части: философско-публицистическую и искусствоведческую. Они тесно примыкают друг к другу, но существовать надлежит им порознь, как близким родственникам, живущим по соседству. Возможно, они найдут для себя и разных читателей. Но тот, кто будет заинтересован Барабановым-философом и публицистом, возможно, потянется и к Барабанову-художественному критику. И наоборот. Дары различны, но человек всегда тот же. Но для того и сложилось все это вместе, чтобы ты, читатель, мог с ним познакомиться. Пусть эта встреча будет даром и для тебя.

Книга открывается «скандальным» Заявлением более, чем полувековой давности, оно сразу погружает нас в специфическую атмосферу эпохи, как будто близкую нашей, но с другим, уже полузабытым идеологическим климатом. Знакомство начинается с ситуации, в которую мы входим: вот человек, он уличен и «разоблачен», пойман на передаче криминальных в ту пору текстов на Запад, загнан в угол, приперт к стене, бежать ему некуда. Но там в углу, в ожидании неминуемого удара, он не съеживается, не трепещет, не мямлит, мол, бес попутал, не буду больше и вообще все это не я, совсем не я, на меня наговорили и прочее. Нет, это был именно я, чуть ли не кричит он перед разинутой пастью Левиафана, я все это делал, ибо в том была моя правда, моя свобода, моя вера в Россию и ее культуру. И в ответ ему неожиданно подымается невиданная волна поддержки. От академика Сахарова в Москве до самого папы Павла VI в Риме, не считая сотен, если не тысяч, неравнодушных соседей по планете откликаются на этот призыв к солидарности, опубликованный во многих западных, газетах, и неудивительно. Когда человек открыто исповедует свое кредо перед нависшей над ним угрозой, выносит припрятанную свою «вину» на площадь, он, словно ударяет в хранящийся где-то в нас «колокол братства» (Мандельштам), будит и нас, как свидетелей, взывает к некой заложенной в нас солидарности. В то время на политической поверхности нашего мира витало слово «разрядка», оно висело как облако, особо не защищая, но в редких случаях проливаясь летним дождем, заставляя с ним считаться. Судьба Барабанова оказалась как раз тем самым редким случаем, автор этих слов не был арестован.