1.
– А повидлом тебе рожу не намазать?!
Анька косится на меня через плечо и кривит физиономию: вот-вот язык высунет. Сдерживается. Губы плотней сжала. Мы с ней вчера, по-моему, разругались. Хотя точно сказать не могу. То, что я немного был неадекватен вчера, это факт. Остальное – в тумане. Я думал, она сегодня со мной вообще разговаривать не будет, но Анька – женщина характерная. В смысле, никогда не знаешь, куда ее характер повернется. Видно, что дуется, а разговаривает. Другая на ее месте ни слова не выдавила бы.
– Ладно, без сопливых обойдемся. Сварю кофе сам.
– Вот и вари, – уже почти беззлобно, по-моему, ворчит Анька. – Тем более, что его нет.
– Как нет?! Еще вчера…
– Вот именно: еще вчера. Я вчера твоим вшивым кофеём посуду помыла.
– С чего это вдруг?
– А с того! Не могла смотреть на твою счастливую морду. Ты хоть помнишь, что нес вчера?
Вчера на работе мы отмечали день рождения Марины Сергеевны, начальницы нашего отдела. Тетка она душевная, из породы безвозрастных молодух. Сколько ей исполнилось, естественно, вытаскивать из нее не стали. Из приличия. Все и так знают. Спасибо Ольге-кадровичке, подшустрила, сдала ценную информацию без боя. Вот она всех удивила, когда заявила, что нашей Марине уже 53. А на вид больше 40 не дашь. Конечно, Марину Сергеевну мы в известность не поставили, что теперь ее тайна – общественное достояние. Чего уж тетку расстраивать?! Хотя она вряд ли всерьез расстроилась бы. Посмеялась бы вместе со всеми – это точно. Но все равно, народ у нас, не смотри, что журналисты, по большей части тактичный, потому промолчали деликатно.
Душевная широта Марины, а иначе мы ее между собой и не называли, вчера развернулась по полной. Пол-ящика водки, по 10 бутылок сухого и шампанского на 25 человек, конечно, с перебором было. Но Марина, видимо, решила кутить так кутить. Мы даже хороводы водили. Я почему-то все время рядом с Мариной оказывался. Напоследок, помню, даже поцеловал ее. Из вежливости и чувства благодарности за организованный праздник. Может, и напрасно. Сантиментов у нас ой как не любят. Любое проявление чувствительности тут же будет высмеяно – в лучшем случае, или трактовано как прогиб перед начальством – в худшем. Но вчера на общественное мнение мне было плевать с самой высокой высотки нашего города. Этажа так с шестнадцатого… В общем, домой я пришел не то что бы на рогах, а на чем-то таком, на чем ходить и вовсе невозможно. Потому абсолютно не помнил, что мог нести.
– И что было-то? – осторожно поинтересовался я.
– Ой, только не делай вид, что ничего не помнишь, – Анька махнула рукой. – Такой ахинеи я от тебя еще не слышала. Ты меня, между прочим, сукой обозвал. Причем, дважды.
– Сукой? – покраснел я.
– Именно сукой. А еще и из дома выгонял.
– Я?! Не может быть! – я просто зарделся.
– Еще как может. Ну не я же кричала себе: сваливай с квартиры, сука!
– Ты что-то путаешь! – пошел я напролом. – Такого просто быть не может.
– Значит, смогло, раз было. Сука – это вообще что-то новенькое в твоем репертуаре.
– В смысле?
– В смысле: раньше ты себе такого не позволял. Даже будучи пьяным.
– Анют, ну давай оставим это «будучи» в покое, а? – заканючил я. – Ну, все забыто?!
– Суку, я думаю, забуду не сразу, – отрезала Анька.
– Я даже не представляю, как я мог тебя сукой назвать. Главное, с чего вдруг? Сукой…
– Это у тебя надо спросить, дорогой. Чем, интересно, я тебе так насолила за пять лет совместной жизни? Пусть и в гражданском браке.
– Ну, прости, ладно? – как можно жалостней проскулил я.
Анька равнодушно пожала плечами.
– Не знаю, честно говоря. Наверное, прощу. Но…
