Она сладко потянулась, ловя
последние минуты полусна, придумывая на грани яви, какой сон мог бы
ей сниться, если бы она видела сны.
Удобная привычка просыпаться раньше
будильника на десять минут вне зависимости от того, на какое время
тот заведён, давала возможность побыть наедине со своими мыслями,
позволить себе минуты тишины и отстранённости — невиданная роскошь
в век скоростей.
С первым же сигналом будильника, она
легко встала, отбросила сонливость и морок придуманных снов, бодро
начала свой день. Долгий день.
Стакан воды, упражнения для пресса,
ног, позвоночника, для гибкости, стройности, для хорошего
настроения, для всего, что может понадобиться и не понадобиться в
течение дня. Беговая дорожка стояла около широкого окна, выходящего
на газон с молодой, светло-зелёной травой. На синее утреннее небо с
кучевыми облаками и почти сухую ветку дерева, заслоняющую вид на
зелень.
По пути в ванную комнату она открыла
дверь в «детскую», где из—под одеяла торчали ноги уже совсем
недетского размера.
— Просыпайся, засоня.
Ответом было невнятное бурчание и
недовольное сопение под подушкой, накрытой одеялом.
— Я ещё зайду, — напомнила она.
Готовя завтрак, поймала себя на том,
что терпение начинает заканчиваться. Она собиралась совершить едва
ли не десятую попытку поднять из постели ребёнка, когда тот
собственной персоной, с заспанным лицом, уселся за стол, вопрошая
одним взглядом — что же он будет есть?
— Где «доброе утро»? —
поинтересовалась она.
— Доброе, — недовольно буркнул
ребёнок, уткнувшись взглядом в тарелку.
— Может, сначала умоешься?
— Не-а.
— А как же режим?
— Ну его. Спать хочу.
— Ну-ну. Завтракай, потом поговорим.
— Она задорно подмигнула, отлично понимая, что мрачное утреннее
настроение сына начнёт улучшаться по мере поглощения блинов.
Ежедневного и обязательного
завтрака, без которого кареглазый парнишка отказывался выходить из
дома. Настолько, что научился печь блины сам ещё когда учился в
первом классе.
Но сильнее всего сын любил завтрак,
приготовленный мамиными руками.
— Не люблю рано вставать, — пояснил
в очередной раз парнишка.
— И что делать? — с улыбкой ответила
она. Знала наверняка, какая фраза последует дальше, каким тоном, и
что она ответит.
— Если бы…
— Никаких «если бы».
— Мам!
— Не мамкай, мы сотни раз уже
говорили. Какой интернат? Разве ты сирота, или у тебя нет дома?
— Да при чём тут это? Даже сын Петра
Павловича живёт в интернате.
— Сын Петра Павловича может жить
хоть на луне.
— Ма-а-а-м, — скорее для проформы
проныл сын. — Я бы там высыпался.
— Ты бы спал дольше на сорок минут,
ничто не мешает ложиться раньше дома, — улыбнулась она.— До конца
учебного года осталось меньше месяца. Мы поговорим с папой по этому
поводу, и если это действительно, — она подчеркнула интонацией
последнее слово, — необходимо, то я, конечно, разрешу, но со
следующего года. Сейчас нет никакого смысла, согласись.
— Согласен, — понуро ответил
сын.
Выехала из дома, глянула на
парнишку, который устраивался поудобнее на заднем сиденье, чтобы
добрать свои минуты сна. Потом на роллетные ворота гаража:
поднявшись, те открыли вид на асфальтовую дорожку, ухоженный двор и
литые ворота, немного более вычурные, чем хотелось бы их хозяйке.
Перед красной машиной ворота открылись как по мановению волшебной
палочки. И так же закрылись.
Посёлок, некогда тихий, дачный,
вдали от города, почти в одночасье стал элитным и престижным, но
всё ещё пытался подстроиться под новые реалии. Дорогие дома
соседствовали с бюджетными дачными домиками, покосившимися от
старости. Высокие заборы с камерами слежения по периметру — с
заборами из видавшего виды деревянного штакетника, неровного и
рассохшегося.
