Она
падала в тёмно-серый водоворот безвременья. Истерзанная душа рассыпалась на
световые блики. Отчаянье больше не достигало безучастного сознания. Сдавленное
тишиной и исполосованное безразличием, оно почти не воспринимало происходящее
вокруг. Только отголоски эха порой вспархивали бледными пылинками света и
уносились ввысь.
«Моя
любовь… За что?..»
Искренность
и чистоту растоптали высшие законы, и тот, кто принял и отдал ничуть не меньше,
покаянным встал на колени перед Императором Небес. Он отрёкся от чувств, слов и
действий. Он…
«Кто
он?..» — желтоватым бликом отлетела мысль.
Рассеивалась
душа…
Рассеивались
её воспоминания…
Из
мира живых уходила Бессмертная. Преданная Им, самими Небесами, разжалованная до
пустоты и приговорённая к смерти.
Изодранные
тонкие белые одежды тянулись к свету Небес, словно стремились ухватиться за
спасительный край обрыва.
Тщетно.
Холодный
ветер продолжал бить в оголённую спину, покрытую кровавыми ранами. Наказание на
«Пике Раскаяния» было исполнено. Небожительницу лишили статуса, сил, даже имени.
Она стала безымянной душой, чей удел — развеяться в омуте безвременья и более
не возродиться. Уйти и никогда не вернуться — самое жестокое наказание во всех
мирах.
«За
что…» — ещё одна светящаяся вспышка памяти отлетела в сторону.
Душа
закрыла глаза. Сердце больше не кровоточило. Она забыла, кого любила, из-за
кого понесла наказание. Осталась пустота внутри и образ огненного цветка, чьи
лепестки опали и обратились в пепел. Лишь один ещё цеплялся за сердцевину, хотя
чернота по краю всё больше пробиралась к центру.
Ближе…
И
ближе…
Бессмертная
почти рассеялась, когда её бесплотное тело подхватили чьи-то руки.
—
Своей памятью заплачу цену, но сбереги моё дитя, — долетел хриплый голос.
Душа
открыла глаза. Невесомую, её держал на руках старик. Вокруг них плелась паутина
из множества нитей. Одна из них потускнела и, натянутая до предела, почти
порвалась.
Старик
приложил полупрозрачную ладонь бессмертной к этой нити — нитей стало две, и они
тесно переплелись, а потом стали цельной. Та, что почти исчезла, соединилась с
другой: в центре золотистой и яркой, а по краям обугленной. Но теперь две
уходящие жизни, укрепили друг друга, сформировав одну судьбу. Один путь и одно
предназначение.
Скользя
маслянистой кистью по холсту, художница мысленно ругала стоящую за спиной мать.
Угрожая ментальным наказанием, та заставила нарисовать зеленоглазую блондинку.
И не какую-нибудь, а с «покладистым характером».
«Я
не обладаю подобной добродетелью! И что?» — поморщилась Розалия.
Она
не умела угождать. В пятилетнем возрасте услышав в свою сторону: «Пустая трата
сил любить такого ребёнка…», — осознала материнскую отчуждённость. Поэтому в
пику перестала чтить старших. Неважно, родственник или пришлый — со всеми
спорила, продвигая свои убеждения.
Подобная
непримиримость порождала конфликты. Они — наказания. Рыжеволосую бунтарку часто
запирали в лабиринте пещер, где днём правила кромешная мгла, а по ночам лунный
свет обнимал потрёпанные временем мегалиты — наследие древних магов. Когда
сизый туман касался стен, покрытых надписями странных заклинаний, илистые
подземелья словно оживали. Слышались чьи-то шаги и шорох одежд, ощущалось
холодное дыхание у уха, а увещевательный шёпот призывал покориться.
Она
не знала, что за незримость старалась её усмирить, но всеми силами противилась
навязываемому безволию. Вспоминала счастливые дни, проводимые со старшими
братом и сестрой. Им не часто удавалось побыть вместе. Однако именно эти
отблески поддержки дарили стойкость и уверенность, позволяя храбро бродить по
узким каменным проходам, которые от центра самой большой пещеры разбегались
«паучьими лапками». Одни вели к рекам лавы, где обитали юркие хэйрин —
полупризрачные огненные духи. Другие — в иномирье магических созданий, где
правил Владыка Рэк Незыблемый. Испокон веков портал в его мир — мир иномирцев,
охраняли отпрыски главной ветви рода Офью. И Розалия, наследница, должна была в
двадцать пять лет перенять у матери сан Хранительницы.
