Чужой мир. Пустыня смерти - Кирилл Шарапов

– Сева, пора идти дальше, хватит жить войной. Два года прошло, а ты все там. Посмотри на себя, ты опустился окончательно, я уже не помню, когда видел тебя трезвым. – С этими словами хорошо одетый крепкий мужчина лет тридцати поднялся со скамейки и бросил в урну пустой пакет из-под сока. Помолчав, продолжил: – И выглядишь как бомж: одежда мятая, ботинки грязные… ты когда крайний раз брился?

Всеволод Бураков посмотрел на говорившего мутным похмельным взглядом, поскреб подбородок, пытаясь понять, о чем говорит его собеседник. Рука наткнулась на густую и длинную поросль: еще не борода, но уже и не щетина.

– Не помню, – буркнул Всеволод.

– Бур, ты меня беспокоишь.

– Балаган, ты мне денег дашь? – игнорируя слова собеседника, спросил Бураков.

– Не дам. Не потому, что нет, и не потому, что жалко, поскольку для тебя – не жалко. А потому, что ты снова будешь пить.

– Буду, – согласился Всеволод. – Ну не дашь, я сам найду. – Он потер виски и поднялся со скамейки. – Знаешь, Дима, я просто уже не могу иначе. Я и здесь никому не нужен, да и там – уже не нужен.

– Ты мог остаться в армии, никто не просил тебя стрелять в генерала.

– Ребята просили. Те, кто в Грозном остался, просили этой сволочи откормленной привет передать.

– Сева, их не вернуть, они уже погибли. Знаешь, вряд ли бы они одобрили то, как ты живешь. Мы с тобой прошли этот ад, пора двигаться дальше. Давай я перетру с шефом, и пойдешь к нам водителем или охранником. Только уговор – не пить.

– Нет, Дима, холуем быть еще хуже. Я лучше сопьюсь. Дашь денег?

– Не дам, – после небольшой паузы ответил мужчина. – Знаешь, я тебе твои слова прощаю только потому, что прошли мы с тобой через многое, и я могу понять твое состояние.

– Балаганов, а ты-то кто есть? – неожиданно твердым, уверенным голосом спросил Всеволод. – Ты чем занимаешься? Бандюгану двери открываешь и шлюх заказываешь? Из-за таких, как он, мы в этой жопе очутились. Духи хотели сами свою нефть продавать, а нашим буржуям это не понравилось. Ты когда последний раз в Чечне был? Не говори, я сам скажу, ты позавчера вернулся, на нефтеперегонный ездил, часть которого твоему шефу принадлежит. С нохчами базарил. С теми самыми, которые в нас стреляли. Мы должны были весь этот сраный город с землей смешать, но смешать так, чтобы нефтеперегонный стоял целехонький. И не смей говорить мне, что я ошибаюсь. Ты работаешь на того, кто подвел под монастырь сотни молодых пацанов и нас… сильно умных. Так что заткнулся бы ты лучше.

Дима резко встал, руки сжаты в кулаки, даже костяшки побелели.

– Ты переходишь все границы, – с расстановкой произнес он.

– Давай, Диман, двигай, – ухмыльнулся Всеволод. – Да и неправ ты насчет границ, я еще бельгийско-турецкую не переходил.

Дмитрий сплюнул и, развернувшись, решительно зашагал прочь, туда, где его поджидал черный великолепный «Bentley». Его душила злость и обида, но где-то на задворках разума металась одинокая мысль: чертов Бур прав. Был ты, Дима, боевой офицер, а стал… холуй.

Когда фигура бывшего сослуживца скрылась из виду, Всеволод тяжело поднялся со скамейки. Задача раздобыть денег не была выполнена и на данный момент была невыполнима. В квартире, которая осталась от родителей, было пусто. Все, что можно пропить, уже пропито, остались голые стены с грязными обоями, две табуретки, шатающийся кухонный стол и горы неоплаченных счетов. Всеволод был уверен, что квартиру он скоро потеряет, свет ему уже отключили. Сумерки сгущались. В парке зажглись фонари, тихие аллеи наполнялись молодежью.

– Эй, бомжара, проваливай отсюда, – послышался справа молодой наглый голос.

Всеволод обернулся. Рядом с лавочкой остановилась компания подростков. Пятеро парней и три девки. От них ощутимо разило спиртным, в руках крепкого паренька был пакет, в котором лежало несколько бутылок. Всеволод смерил их злым, завистливым взглядом и, сгорбившись, пошел прочь.