Облава
Где-то над головой ласково ворковали
друг с другом горлицы. Я собралась было сладко потянуться, но тут
же свернулась калачиком и прикусила губу, пережидая спазм. Живот
привычно прилип к позвоночнику и громко урчал. Самое голодное время
― утро. То, что удалось раздобыть и съесть накануне, давно
переварилось, а запасов у уличных бродяг не бывает.
Мои друзья еще спали, сгрудившись
кучкой на пыльной соломенной подстилке и согревая друг друга худыми
бледными телами. Я слезла с единственной на чердаке заброшенного
особняка лежанки, которую занимала по праву старшинства, и укрыла
мальчишек протертым до дыр шерстяным пледом.
― Лин, ты куда? ― сонно заморгал
Стерх, обладавший самым чутким сном.
― Пойду, пробегусь по знакомым,
вдруг кому помощь нужна? Глядишь, пару медяшек заработаю. Ты спи
пока.
― Ладно. ― Стерх натянул на острое
плечо краешек пледа и смежил веки. Поспать, как и прочие парни, он
был не дурак. Да и голод во сне не так сильно мучает!
Зайдя за бок торчащей посреди
чердака каминной трубы, я сбросила с себя чистый, но побитый молью
латанный-перелатанный свитер и свободные шерстяные штаны, которые
мне приходилось закатывать почти до колена, чтобы не мести пол.
Вместо них нарядилась в отвисевшийся
за ночь нарядный брючный костюм, приличный, но уже порядком
поношенный: единственное, что осталось у меня от прежней счастливой
и сытой жизни. Провела вдоль тела ладонями, прогоняя из отсыревшей
за ночь ткани влагу заклятием «утюжок» ― одним из немногих бытовых,
которыми сумела овладеть в совершенстве.
Так-то мне куда лучше давались
несложные иллюзии, легкие внушения и разнообразные отводы глаз, за
счет этого и выживала. Заодно и банду свою подкармливала. Если б не
эти шустрые «огольцы», как звали беспризорников в народе, ― я бы не
выжила три зимы назад, когда оказалась внезапно на улицах Ахнатоса
без родителей и без наследства.
На носу была четвертая зима, и я уже
заранее готовилась к ней, пытаясь раздобыть теплые вещи на всю
банду и присмотреть жилье понадежнее, чем открытый всем ветрам
чердак под дырявой крышей.
Выбила о колено кепку от пыли,
спрятала под нее снова отросшие волосы ― еще по весне сдала косу на
парик, за что получила целых пять серебрушек! ― и вприпрыжку
сбежала вниз по шаткой и скрипучей деревянной лестнице.
Первым делом побежала к сьерре
Клотильде: почтенная дама не любила держать в доме прислугу, вместо
этого пару раз в неделю приглашала к себе наемных работников. В дом
меня, учитывая отсутствие рекомендаций, не пускала, но разрешала
подмести двор, постричь кусты и собрать с газона облетевшие
листья.
Правда, чтобы получить работу,
приходить следовало до того, как часы на городской башне отобьют
семь часов: к семи являлись слуги из работного дома и задание
перехватывали. Подзаработать каждый был рад.
― Сьерра Клотильда, это Лин! Вам
двор подмести не надо? ― подергала я веревочку, активируя артефакт
и проговорила в его латунную воронку.
― Третьего дня заходи! ― проскрипел
артефакт старческим голосом. ― Не грязно еще! Никаких денег каждый
день тебе платить не хватит!
― Приду, сьерра Клотильда, простите
за беспокойство! ― рассыпалась я в извинениях и, не слушая новой
порции ворчания, помчалась дальше.
Через два проулка жила еще одна
немолодая женщина, сьерра Мирайя, которая любила писать доносы и
жалобы, но так примелькалась в приемных судов и городской стражи,
что больше ее туда не пускали, так что теперь она отправляла свои
кляузы исключительно с посыльным.
Я бы примелькалась тоже, но спасали
иллюзии, меняющие внешность. Сьерра Мирайя не задавалась вопросом,
как мне каждый раз удается доставить ее послание, но платила
исправно и довольно щедро: денег у нее хватало.
