Я сидел на старом чемодане в маленькой кладовке, заваленной вещами, коробками, инструментами, книгами, старыми газетами и домашней утварью. В кладовке не было окон и даже лампочки: чтобы хоть что-то в ней разглядеть, просто широко раскрывали дверь. Мне казалось, все, хранящееся в этой темнушке, было нам нужно или могло пригодиться когда-нибудь. И чувство полезности придавало смысл существования всем этим вещам, окружающим меня. Только я никому не нужен – в этом я был уверен!
Очень может быть, что примерно так мне думалось уже полчаса… Или даже целый час! В свои четыре с небольшим года я не очень точно мог отсчитывать ход времени. Да и причем тут время, если я никому не нужен! Эта убежденность крепла во мне с каждой размазанной по щеке слезинкой, с каждым всхлюпом шмыгающего носа, с каждым тяже-о-о-олым вздохом и тихим, чуть слышным, поскуливанием.
Обида! Нестерпимая обида захлестнула меня! На всех-всех-всех. На родителей – им-то на работе сейчас хорошо: болтают с друзьями, чем-нибудь интересным занимаются (а иначе зачем бы ходить туда каждый день?); на тетю-врача из больницы, не пускающую меня в детский садик из-за какой-то простуды, которая, между прочим, давным-давно уже прошла; на телевизор «Аврора» (красненький кораблик возле экрана) – тоже: за то, что ничего детского не показывает. Его завесили кружевной салфеткой – так ему и надо! Но особенно сильная обида – на бабушку. Чего она перестала со мной играть и даже не разговаривает, а только смотрит в окно и смотрит? Такая большая, а капризничает!
Я вздохнул. Скулить уже надоело. Слезы кончились – не выдавливались. В темнушке, как и во всей квартире, было тихо-тихо. Слышно, как тикает будильник в комнате родителей на прикроватной тумбочке. Он такой интересный! Если взять его и накрутить несколько раз маленькое колесико с колечком на задней крышке, а потом медленно крутить другое колесико (без колечка, а такое, с зубчиками, неровное) – и когда стрелки попадут на желто-золотой лучик на циферблате – он ка-а-ак зазвенит!!! Громко! Долго! Здорово! Дз-з-з-з-з-ы-ы! А потом тише, тише, потарахтит и – чик, замолкает. И еще можно его красной кнопочкой сверху пальцем прижать несильно – звон тут же прекращается. А среди цифр и стрелок на будильнике за стеклом нарисован слон с хоботом. Это такие красивые и нужные часы – я с ними дружу, вот! А с теми, что в большой комнате на серванте, я не играю: они скучные, бело-квадратные и не тикают. Папа говорит, они на батарейке работают. Я и сам это знаю: у них сзади есть дверца, пальцем вниз – р-р-раз – и открывается. Там и лежит круглая батарейка, как бочонок. В ней ток для часов живет.
Такая же батарейка в папином фонарике. Но он не в темнушке, а высоко в шкафу на антресолях. Там папины рыбацкие штучки хранятся: рюкзак, резиновая лодка, складные весла, удочки, коробки с лесками и крючками! Красота! Только папа не дает мне их брать, лишь глазами можно смотреть и только при нем, когда он с вечера на рыбалку собирается. Ох, как мне хочется поскорее с папой на рыбалку! Я уже много раз (целых три или пять!) был с ним летом на реке.
Но сейчас уже почти зима, холодно и даже лед на лужах. Он такой хрупко-хрустящий! Сам пробовал. И промочил боты, носки и ноги. Ну, я же не ябедничал никому об этом! Это все Танька Белоногова из младшей группы. Увидела, что я лед испытываю и запросила: «Пусти! Я тоже хочу проверить!» Вот я и отошел от края лужи подальше, почти на средину. Лед там и вовсе тонким оказался: даже два разика топнуть не успел – сразу вода проступила. А когда я стал ледяную дырку ногой затыкать, вода тут же мне в ботинки сверху и натекла.
