Чёрная невеста - Мария Покусаева (turnezolle)

Флоренс не любила общаться с дядюшкой.

Тем более — в его кабинете.

За завтраком можно было сделать вид, что овсянка и сэндвичи с джемом требуют от тебя сосредоточенности (леди не говорят с набитым ртом), а вечером — уйти к себе из гостиной (у леди может заболеть голова от тяжелых запахов, а кузен Бенджи в последнее время очень любил удовое дерево и сандал), а вот кабинет — кабинет это совсем другое. В кабинете говорят о важных вещах, а каждый раз, когда дядюшка говорил с Флоренс о важных вещах, это заканчивалось настоящей головной болью, не выдуманной.

Восемь ступеней вверх, в башенку, по узкой лестнице, освещенной магическими светильниками. Стук в дверь — сердце падало куда-то к желудку, желудок, казалось, подкатывал к горлу, интересная анатомическая реакция — Флоренс знала, что это все лишь глупые метафоры, но именно они лучше всего описывали то, что она чувствовала в тот момент, когда толкала тяжелую дубовую дверь.

В кабинете дядюшки всегда было чисто и пахло хвоей, табаком и бренди. И неприятностями.

Сегодня там пахло еще и ладаном

Ладаном пахло, когда приходил отец Сэмюэль.Черная сутана делала его похожим на злого, нахохлившегося от холода ворона, и приносил он обычно недобрые вести. И письма –— тоже недобрые, те, которые Флоренс хотела бы не читать.

А вот дядюшка читать их любил, вслух, с выражением.

Оливер Силбер обладал глубоким бархатным голосом и мастерски владел им, не хуже иного актера. Флоренс знала, какие острые иглы могли прятаться в этом бархате.

— Мы ждали тебя, дорогая, — дядюшка указал ей на кресло.

Сам он сидел за письменным столом –— и как ни странно сегодня перед ним не было бежевого конверта, зато был графин с лимонадом и хрустальный бокал. В графине плавали зачарованные металлические кубики. Они не позволяли льду таять даже в такую жару, как сегодня, так что лимонад был холодным, а стекло –— запотевшим.

Отец Сэмюэль стоял у окна, заложив руки за спину. Когда Флоренс вошла в кабинет, он обернулся и посмотрел на нее с лучшей из своих улыбок, предназначенных для добродетельных девиц.

Девицам, в чьей добродетели он сомневался, отец Сэмюэль улыбался иначе: скорбно, словно бы мысли о розгах и публичном порицании доставляли ему самому боль.

— Здравствуй, дитя, — сказал он и протянул руку.

Флоренс подошла ближе и поклонилась, коснувшись губами серебряного перстня на руке священника, и лишь потом села в кресло. На самый краешек, положил руки на колени и выпрямив спину.

От запаха ладана мутило.

— Доброго дня, отец Сэмюэль, — сказала Флоренс. –— Доброго дня, дядюшка Оливер.

Оливер Силбер кивнул.

Они не спешили что-то ей говорить, и Флоренс заволновалась.

— Что-то с матушкой?

Отец Сэмюэль, похожий на старого бульдога с хитрым взглядом лисицы, совершенно не по сану хохотнул.

— Похвально стремление дочери узнать, все ли хорошо с матерью ее, но нет, дорогая Флоренс, — он сел в кресло напротив. — Сегодня речь пойдет не о ней.

Кресло словно бы вздохнуло, потому что тело отца Сэмюэля больше подходило не священнику, а грузчику в доках — так говорил кузен Бенджи, сама Флоренс ни в каких доках, конечно, никогда не была.

Тишина повисла такая, что до Флоренс доносилось хрипловатое дыхание отца Сэмюэля. Ему было жарко — стояло начало лета, но погода решила пошалить и жара нарастала. Худенькой Флоренс в ее легком платье — нежный сатин цвета сливок, воздушная вышивка на коротких рукавах, с волосами, забранными наверх, было душновато, но терпимо, а вот отцу Сэмюэлю, должно быть, приходилось тяжело. Делиться с ним лимонадом дядюшка Оливер не спешил.

— Осенью тебе исполнится восемнадцать, Флоренс.

Дядюшка говорил ласково и спокойно.

— Да, это так, сэр, — отозвалась Флоренс и потупила взгляд.