Так уж получилось, что это был наш последний день вместе.
Я даже не знаю, сохранилось ли то место, где они обычно встречались – пятачок земли между двумя домами старой, немецкой ещё застройки, со ржавыми качелями на окраине Бабаева. Снести дома должны были уже давно, но то ли у руководства города руки не доходили, то ли о них попросту забыли. Никому они не мешали. Так и стояли – двухэтажные, с заколоченными досками крест-накрест дверьми и с частично выбитыми стёклами. Летом дома утопали в зарослях сирени, а зимой в высоченных сугробах, медленно сползая в овраг, за которым начинался лес. От выкрашенных жёлтой краской стен веяло предсмертной тоской, но никто из них этого не замечал.
Туда они и пригласили меня однажды. Там мы встречались потом почти каждый вечер. Оттуда мы пошли в лес в день нашего выпускного…
Если бы я была писателем, то сказала бы об этом так: наши чувства и ощущения звенели, как натянутые струны, искрили от распиравшего счастья скорой взрослой жизни и ещё детских, по сути, иллюзий. Тогда казалось, что мир принадлежит нам целиком и полностью, что все мечты обязательно сбудутся, более того, мы обретём то, о чём даже не имели представления в своих радужных мечтах. Мы были чисты и невинны, стремительны и жадны.
Нас было пятеро: Ира, Данька, Сашка, Вера и я.
С выпускного мы удрали в самый разгар дискотеки. По пути заскочили к Сашке. Его отец был на работе в отделении городской полиции. А мать сидела в актовом зале, где проходил праздник, рядом с директрисой, раскрасневшаяся от выпитого, нервов и танцев. Выпускной – он ведь не только для нас, он и для родителей, которые «вложили душу и средства» в собственных детей.
Мы уходили под оглушающий «бум-бум» и «новогоднюю» иллюминацию, зная, что никто нас не хватится. Мы были словно мушкетёры, давшие клятву в вечной дружбе.
Наивные, что мы знали тогда о том, что клятвы остаются лишь словами, а обстоятельства, словно снежная лавина, обрушиваются в самый неожиданный миг и погребают под собой всё живое.
Это был вечер, память о котором до сих пор возвращает меня в недавнее детство. Но за мгновением оглушающей, какой-то щенячьей радости всегда наступает тягучее и мрачное состояние парализующего страха перед будущим. Поэтому я стараюсь лишний раз не напоминать себе об этом. И всё же… продолжаю помнить.
Нам нравилось проводить время в лесу, на берегу реки Колпь – летом она становилась спокойной и ленивой, «медовой», как любили у нас говорить. Пологие берега густо зарастали сочной травой – лежишь в ней как на перине и смотришь в небо. Красота! Вот и в тот поздний вечер нас неумолимо потянуло в лес, как к старому другу, с которым предстояло долгое расставание. И плевать нам было на дискотеку и праздничный стол, накрытый в школьном актовом зале, на сгущающиеся вокруг сумерки и шёпот могучих сосен. Нас манила свобода.
С годами многое стирается из памяти, но я до сих пор ловлю тот, уже призрачный, густой запах сосновой смолы и плеск речной воды, отблески костра на наших лицах и стрёкот кузнечиков, горьковато-сладкий вкус сока на губах и ощущение неминуемой беды, внезапно сжавшее горло…
Наверное, всё могло бы быть по-другому, если бы мы не пошли тогда в лес. Но, как известно, история не терпит сослагательного наклонения.
Я буду помнить тот день всю свою жизнь. Мне бы хотелось его забыть, хотелось бы верить, что всему есть объяснение, но дело в том…
…что домой мы вернулись не все.
