Одесса, весна 1918 года
Яркие лампы съемочных камер выключили, и по павильону кинофабрики тут же разлилась пленительная прохлада, пришедшая с моря. В перерыве между съемками стоял такой шум, что сложно было не только понять какие-то слова, но и перекричать этот оглушающий, пестрый и все же пленительный хор. Стая девушек-статисток в шелковых шальварах толпилась вокруг помощника режиссера, пытаясь шутками привлечь его внимание.
Снимали восточную драму из жизни персидского шаха под рабочим названием «Любовь и смерть», и съемочные павильоны были разукрашены разноцветными шелками костюмов актеров, которые, тем не менее, все равно нельзя будет разглядеть в фильме, ведь там были только два цвета – белый и черный, и пестрые, многоцветные в жизни одеяния статисток сливались в фильме в единую темную полосу.
Актрис, изображавших наложниц шахского гарема, было не много – большая массовка еще не помещалась в кадр, несмотря на то что некоторые экспериментаторы изо всех сил пытались расширить возможности камер, работая и с движением, и с ракурсом. Однако это было достаточно сложно. Из-за дороговизны киносъемочной пленки сцены снимались сразу набело, без всяких подготовительных дублей и кадров, а потому делать это приходилось с того самого ракурса, который был самым удачным в предыдущий раз. Фильмов снималось много, и работа операторов была доведена почти до автоматизма, чтобы не тратить лишнее количество драгоценной пленки, а сразу выдавать готовый качественный результат.
Больше всего все актеры, участвующие в сценах фильма, обожали момент, когда на съемочной площадке выключали лампы-прожектора, которые были такими горячими, что могли обжечь кожу. От них немилосердно растекался грим, и лица сразу становились похожими на подтаявшую восковую маску. И его снова и снова приходилось поправлять.
Когда же выключали лампы и камеру, и режиссер подавал знак, что сцена снята, в воздухе тут же разливался благодатный шум того неповторимого мира, который навсегда изменял жизнь тех, кто хоть раз прикоснулся к нему.
Это за стенами павильонов кинофабрики свирепствовали разруха, голод, война, погружая рухнувший мир в пучину отчаяния и хаоса. Здесь же царил мир совершенно другой – живущий по своим собственным законам, не имеющий ничего общего с печальной реальностью.
Двое мужчин прогуливались вдоль дорожек сада, окружавшего стеклянный павильон. Стояла середина весны, воздух был кристально чистым и свежим, в нем только-только появился аромат распускающейся зелени, особенно остро и пряно чувствовавшийся именно здесь. Павильоны кинофабрики специально были построены в самом красивом месте, над морем, с тем, чтобы внутри всегда был самый лучший свет. А полоса далекого моря с обрывом казалась сказочным царством вдохновения, способным побудить к любым подвигам. В том числе и к самым тяжелым в новом виде искусства, которое только пришло в мир.
Но несмотря на красоту, мужчины были сосредоточены и хмуры, и, судя по выражениям их лиц, они не замечали ни красивого весеннего дня, ни моря, сверкающего, как драгоценность в свете солнца, ни даже стайки кокетливо одетых в восточные костюмы девиц, которые все норовили специально попасться им на глаза.
– Не нравится мне все это… – хмурился деловитый и серьезный режиссер фильма, молодой мужчина с растрепанной черной как смоль бородой. Несмотря на молодой возраст, он уже успел прославиться благодаря множеству картин, снятых на фабрике. Среди всех режиссеров кинофабрики «Мирограф» он считался одним из лучших.
