Будет кровь - Стивен Кинг

Городок, где я родился и вырос, был по сути большой деревней с населением примерно в шестьсот человек (и таким и остался, просто я оттуда уехал), но у нас был Интернет, как в больших городах, и мы с папой получали все меньше и меньше бумажной почты. Обычно наш почтальон, мистер Недью, приносил только еженедельный «Тайм», рекламные листовки с обращением «Жильцу» или «Нашим милым соседям» и ежемесячные счета. Но начиная с 2004 года, когда мне исполнилось девять и я начал работать на мистера Харригана в доме на холме, я мог рассчитывать как минимум на четыре конверта в год, подписанных от руки и адресованных лично мне. Четыре открытки: на День святого Валентина в феврале, на мой день рождения в сентябре, на День благодарения в ноябре и на Рождество в декабре, либо перед самым праздником, либо сразу после. В каждую открытку был вложен долларовый билет моментальной лотереи штата Мэн, и подпись всегда была одной и той же: С наилучшими пожеланиями от мистера Харригана. Вот так незатейливо и официально.

Реакция папы тоже всегда оставалась одной и той же: он добродушно смеялся, закатив глаза.

– Какой же он жмот, – сказал папа однажды. Мне тогда было одиннадцать лет, и открытки с лотерейными билетами приходили уже года два. – Платит тебе за работу гроши, а премиальные выдает билетами «Везунчика», которые в «Хоуи» раздают бесплатно в придачу к покупке.

Я ответил, что хотя бы один из четырех ежегодных билетов обычно выигрывал пару долларов. Когда это случалось, выигрыш за меня забирал папа, потому что несовершеннолетним не разрешалась играть в лотерею, пусть даже билеты иногда раздавали бесплатно. Однажды мне повезло по-крупному, и я выиграл целых пять долларов. Я попросил папу купить на них пять лотерейных билетов по доллару. Он отказался, заявив, что не станет потакать моей тяге к азартным играм, иначе мама перевернется в могиле.

– Хватит нам и того, что это делает мистер Харриган, – сказал он. – К тому же он мог бы платить тебе по семь долларов в час. А то и все восемь. Уж он-то может себе это позволить. Пять долларов в час – это, может, и законно, поскольку ты еще ребенок, но смахивает на эксплуатацию детского труда.

– Мне нравится у него работать, – возразил я. – И он сам мне нравится, пап.

– Это понятно, – ответил папа. – И хотя то, что ты читаешь ему книжки вслух и поливаешь цветы на клумбах, не делает тебя Оливером Твистом двадцать первого века, но он все равно жмот, каких поискать. Меня удивляет, что он тратится на марки, чтобы отправлять открытки по почте, хотя живет в четверти мили от нас.

Мы сидели на нашей открытой веранде и пили «Спрайт». Папа показал пальцем на дорогу (грунтовку, как большинство улиц в Харлоу), ведущую на вершину холма, к дому мистера Харригана. Это был даже не дом, а настоящий особняк, с закрытым бассейном, зимним садом, стеклянным лифтом, на котором я обожал ездить вверх-вниз, и теплицей на заднем дворе, разбитой в том месте, где раньше располагалась маслобойня (я тогда еще даже и не родился, но папа ее помнил).

– Ты же знаешь, какой у него артрит, – сказал я. – Теперь он иногда ходит не с одной палочкой, а с двумя. Прогулка в четверть мили его убьет.

– Ты все равно к нему ходишь почти каждый день. Он мог бы вручать тебе эти дурацкие открытки лично в руки, – проворчал папа. В его словах не было злобы; он просто дразнил меня. Они с мистером Харриганом прекрасно ладили. Папа ладил со всеми в Харлоу. Наверное, поэтому он и был таким хорошим торговым агентом.

– Это будет уже не то, – сказал я.

– Почему?

Я не мог объяснить. У меня был обширный словарный запас (благодаря тому, что я много читал), но скудный жизненный опыт. Мне просто нравилось получать эти открытки по почте, ждать их с нетерпением, стирать защитный слой с лотерейных билетов – я всегда соскребал его моей «счастливой монеткой» в десять центов. Мне нравилась подпись, нравился старомодный витиеватый почерк: