Башня. Путь к любви - Надежда Соколова

Башня стояла в самом центре шумного города и была видна из любого его района. Высокое темно-коричневое строение, величавое и стройное, оно, словно нарядно одетая, но скромно накрашенная молодая женщина, приковывало к себе взгляды людей со всей округи. Башня завораживала, манила, звала…

– Лерка, хватит пялиться. Пошла бы вон посуду помыла. Сидит тут часами, уставившись в стену.

Лера нехотя оторвалась от картины. Мать, как обычно, пришла не вовремя. Впрочем, это и не удивительно. Её родительница вечно все делала не вовремя. Женщина молча поднялась и, не возражая, ушла на кухню. Последнее время они мало разговаривали. Лера старалась как можно меньше бывать дома, оставаясь только на неизбежные выходные и праздничные дни, мать обижалась, ревновала, периодически устраивала скандалы и закатывала истерики, кричала, не стесняясь соседей, о неблагодарной черствой дочери, которую она вырастила, отказывая себе во всем. После очередной порции подобных обвинений дочь еще больше замыкалась в себе, холод в отношениях с родительницей лишь возрастал. И снова ничего в их жизни не менялось.

Посуда… Пусть будет посуда…. Что угодно, лишь бы занять себя, постараться хоть на несколько минут отвлечься от горькой, жестокой реальности, забыть, что такую как ты среди людей обычно зовут старой девой, синим чулком, никому не нужной тридцатитрехлетней теткой… И ведь не жила толком, ничего вокруг не видела, жизнь не познала… Вроде и молодая еще. По календарю. А в душе чувствуешь себя седой старухой лет восьмидесяти, не меньше.

Еще и мать рядом… Нет, раньше она мать любила. Очень. Да и как было не любить, когда эта женщина была единственным на свете родным человеком, который делал все возможное, чтобы его ребенок жил достойно, пусть и небогато. Поздний ребенок… Мать родила ее в тридцать, через год отец бросил их, ушел к более молодой, более красивой, не имеющей еще детей, мешавших спать по ночам и отнимавших все свободное время. Мать тяжело пережила расставание, а затем – и развод, долго плакала по ночам в подушку, и как следствие – возненавидела всех мужчин вокруг, посвятила себя дочери, баловала ее, отказывая себе во многом, покупала и сладости, и игрушки, и даже недешевую технику; только одевала так, чтобы мальчики как можно меньше внимания обращали – в длинные широкие вещи серо-коричнево-черных цветов.

В восемнадцать Лера захотела сменить гардероб, желая нравиться парням и ходить на свидания, подошла к родительнице, попросила денег на новую, более яркую и модную одежду, и мать первый раз в жизни ударила ее, влепила унизительную пощечину, закатила истерику, обвиняла дочь во всевозможных грехах, в желании поскорей убежать от той, что ночами не спала, стараясь вырастить ребенка, дать ему достойное образование, выпустить в люди.

Больше Лера с матерью на эту тему не разговаривала. Да и вообще стала меньше общаться с той, кого когда-то так сильно любила, переживая все в себе, не желая делиться чувствами и мечтами ни с кем, и уж тем более – с близкой родственницей; молча отучилась, молча устроилась на работу бухгалтером в небольшой строительной фирме на другом конце города, молча работала за своим столом, приходила в офис самая первая, уходила самая последняя, стараясь не задерживаться дома. Матери это не нравилось, ей хотелось внимания и общения, но Лера на чувства родительницы уже не обращала внимания.

А год назад на блошином рынке ей попалась на глаза странная картина: городская узкая улица, ведущая куда-то вниз, небольшие каменные двухэтажные дома с узкими, будто бойницы, окошками, и башня, возвышавшаяся горделиво надо всем. Отдавала картину практически даром согбенная морщинистая старушка, возможно, заставшая еще Романовых. Лера потратила на очаровавший ее пейзаж последние деньги и повесила картину над своим письменным столом. Матери купленная вещь почему-то сразу не понравилась, но дочь проявила несвойственное ей до этого упрямство и все-таки настояла на своем, а когда картина однажды вдруг исчезла с предназначенного ей места, Лера показала родительнице, что тоже умеет скандалить, и пейзаж практически сразу же вернулся на стену. Больше мать его не трогала, лишь зыркала недовольно на него с безопасного расстояния и раздраженно шипела на дочь, когда та, желая отрешиться от своей неудачно сложившейся личной жизни, внимательно разглядывала живопись, стараясь запомнить мельчайшие детали и мечтая оказаться там, на этих улочках, рядом с башней.