Войско терпело поражение. Немногочисленные остатки пеших воинов бежали, давно разрушив и без того жалкие «обломки» боевого построения, теряя и откровенно бросая оружие – невыносимый смертный страх одолел всё: мужество, гордость, разум, силу… Не осталось ничего – только адова паника.
Сенапати, наполовину свесившийся из башенки на спине боевого слона, пытался что-то кричать… но уже понимал: всё бесполезно, ни один его приказ не будет услышан и принят к сведению. Бессмысленно размахивать сигнальными флагами, трубить в раковину, пытаться даже собственным примером бесстрашия вернуть обезумевшей армии разум.
Они уже исчезли из самого понимания, что они – воины. Только зверье спасение собственных жизней… уже не замечая своих же, падающих, затаптываемых…
Армия противника, тоже давно разрушив всяческие построения, волной яростного воодушевления настигала бегущих: толпою, с торжествующими криками, на бегу меча копья и дротики, размахивая мечами. И тоже только пехота. Их колесничные бойцы уже даже не участвовали в этом – в добивании… Сенапати видел их вдали, спокойно стоящих на краю поля – простыми и даже не очень-то заинтересованными наблюдателями. Все было кончено – о чём беспокоиться? Можно и, отложив оружие, отдохнуть…
Именно вид этих расслабившихся махаратхи более всего приводил в бешенство отчаявшегося сенапати. Полководец был молод, если не сказать – юн, однако для него это была не первая битва. И не десятая, конечно, но во всех остальных он одерживал блистательные победы! А сейчас… он сам так и не успел понять, что произошло. Как так резко, невозможно быстро – как мысль! – изменилась ситуация на поле боя.
Его армия была в полтора раза больше. Колесничных бойцов, способных противостоять сразу десяткам воинов, в ней было двадцать – а не семеро, как у противника. Эта двадцатка выглядела как несокрушимая стена по центру и флангам построения… все они – убиты!
И – боевые слоны. У противника их не было вообще. У нас же – целых восемь! Огромных, могучих, непревзойдённо обученных, с самыми лучшими копейщиками и лучниками в башнях на спинах… Как это случилось, как он не заметил сразу, что противники готовят чудовищную отражающую силу – метательные машины для толстых, как стволы, копий с подожжёнными наконечниками. Ураган летящих факелов…
Нужно было отдать приказ уводить слонов, обеспечить им защиту… Он не успел. Огромные животные обезумели от огня, в ужасе посбрасывали своих седоков, вздымаясь на дыбы и страшно крича, передавили всё, что попалось им под ноги – своих, своих!.. едва не треть армии… Тучи копий противника и камни из боевых орудий довершили дело. И теперь семь из восьми роскошных боевых слонов, на которых возлагались такие надежды, лежали среди поля ещё колышущимися горами, ещё живыми… но им уже никогда не подняться.
Да и тот слон, самый высокий, на котором в одиночестве, хоть и с немалым личным арсеналом, находился сенапати в сопровождении только махаута, хоть напрямую и не участвовал в битве – являлся, по большей части, «вышкой» для обзора, – уже был подранен. Всего лишь пара-тройка метательных камней на излете – а верная вахана уже хромает, припадая так, что уж лучше ему стоять на месте, чем двигаться куда-то, и нервно дёргает головой. Хорошо хоть погонщик ладит с ним – и может успокоить. Но…
…Надо трубить отступление. Даже не для своих. Для врагов – знак, что поражение принято, как будут приняты и их условия. Чтобы хотя бы остановили бойню… если остановят. Но необходимо хотя бы попытаться спасти жизни уцелевших…
Условия… об этом даже страшно подумать… если ты младший сын царя, и пусть даже генерал немалой части армии своего царства, то это вовсе не значит, что тебе дано что-то решать вне собственно поля битвы. А значит…
